Художник Оскар Рабин. Запечатленная судьба - Алек Эпштейн

Арбит Блатас (урожденный Николай Арбитблатас, 1908—1999), «Портрет Эрика Эсторика». Estorick Collection, Лондон

Нет сомнений, что в органах госбезопасности через Виктора Луи знали, какие именно работы и когда были приобретены Эсториком. Генерал-майор КГБ Вячеслав Кеворков рассказывал об особых отношениях Луи с руководителем тайной полиции: «Обычно мы встречались не в кабинете на Лубянке, а в одной из конспиративных квартир КГБ, куда я привозил Виктора. Там в спокойной обстановке и обсуждались вопросы, которые Андропов хотел поручить Луи»106. Как отмечал Антон Хреков в своей книге «Король шпионских войн: Виктор Луи – специальный агент Кремля», В.Е. Луи на протяжении многих лет занимался созданием политического имиджа Ю.В. Андропова на Западе107, и поддержка в организации выставок идеологически независимых художников не была бессмысленным звеном в цепи этих усилий. В книге «Три жизни» О.Я. Рабин упоминает о том, как спустя почти десять лет, после выставки, известной как «бульдозерная», к нему зашел Виктор Луи, чтобы обсудить случившееся; художник отмечает, что «деятельность Виктора Луи на службе у советских властей хорошо известна»108. В конце концов, власти могли препятствовать транспортировке работ через границу (как спустя тринадцать лет О.Я. Рабину, уезжавшему в долгосрочную поездку в Западную Германию109, запретили вывоз некоторых произведений, в том числе злосчастной «Помойки № 8»), однако никаких проблем подобного рода у Эрика Эсторика не возникло. Очевидно, что тогда художники не могли этого знать и понимать; для них возможность персональной выставки на Западе была воплощением самых несбыточных мечтаний, пусть даже сами художники не могли присутствовать на этих выставках. По словам О.Я. Рабина, после того как в 1978 году он оказался на Западе, они с Э. Эсториком встретились всего один раз в студии другого художника; никакого продолжения эта встреча не имела110.

Статья, написанная Дженнифер Стэтхэм (Луи), была напечатана в журнале «Студио» еще до того, как была опубликована в каталоге выставки, прошедшей в Grosvenor Gallery. Известно, это – первая работа, посвященная непосредственно О.Я. Рабину, хотя репродукции его картин воспроизводились в печати и ранее: в 1961 году изображение одной из его работ появилось в лондонской Observer, в следующем году – в итальянском журнале L’Illustrazione Italiana вместе с работами Роберта Фалька, Александра Тышлера и Мартироса Сарьяна. Видимо, Дж. Стэтхэм первой удалось зафиксировать то, что чувствовали на протяжении десятилетий многие почитатели творчества О.Я. Рабина: в его картинах «есть какая-то поразительная притягательная сила, которая настолько увеличивается с длительным знакомством, что вам очень трудно расстаться с картиной, которую вы научились любить»111. Подобные чувства испытывают и другие люди, соприкасающиеся с произведениями О.Я. Рабина. Так, спустя сорок пять лет, в 2010 году, Мишель Ивасилевич писала: «В нашем доме есть еще один дом. Вернее, большой барак, изображенный на большой картине Оскара Рабина “Восемь ламп керосиновых и восемь ламп электрических”. Картина эта, с которой мы живем уже многие годы, зачаровывает. … Каждый день я общаюсь с этой странной и загадочной работой – у нас продолжается своеобразный диалог»112. Картины О.Я. Рабина обладают магией, воздействие которой довольно сложно объяснить – Дженнифер Стэтхэм и Мишель Ивасилевич росли не в Советском Союзе, и запечатленные сюжеты Оскара Рабина они, казалось бы, могут наблюдать только со стороны. Но магия в работах художника присутствует – картины, виденные многократно, притягивают вновь и вновь.

14 июня 1966 года статья о О.Я. Рабине вышла в московской газете: в «Советской культуре» была опубликована довольно язвительная заметка, принадлежащая В. Ольшевскому, постоянному автору этого издания (его работы печатались здесь с конца 1950-х до конца 1980-х годов). В статье «Дорогая цена чечевичной похлебки» картины О.Я. Рабина высмеивались, а сам художник был назван пешкой в политической игре капиталистов. «Думаете, ценят вас эти спекулянты как художников? Плевали они на вас, художников. Вы нужны как политический товар – чтобы бросить вас на поднятие акций буржуазной пропаганды. Вот ваша цена на Западе, и другой цены вам нет». Оскар Рабин и другие художники-нонконформисты впоследствии многократно слышали упреки в том, что «спекулянты» обращают внимание на искусство, исходя из политических соображений. Укоры звучат и поныне, только вместо «поднятия акций буржуазной пропаганды» речь идет о том, что коллекционеры платили деньги не за малоинтересные картины, а за образы бесстрашных борцов, которые бросались на бульдозеры, громившие картины. Вероятно, были и есть ценители искусства, движимые политическими мотивами, но то, что творчество О.Я. Рабина и других художников второй волны русского нонконформистского искусства ценно само по себе, сомнению не подлежит, и никакие порицатели не смогут отрицать этот факт. Когда в 1958 году на самые первые картины Оскара Рабина еще обратили внимание крупнейший собиратель русского авангарда Георгий Дионисович Костаки (1913—1990) и сверстник Рабина художник Олег Сергеевич Прокофьев (1928—1998)113, сын великого композитора, бравший уроки живописи у Роберта Рафаиловича Фалька и вследствие этого хорошо разбиравшийся в изобразительном искусстве, о политических соображениях, «акциях буржуазной пропаганды» и «эффекте прыжка на ковш бульдозера» говорить не приходилось, даже возможность подобных высказываний никто не мог предвидеть. В 1960 году одну картину О.Я. Рабина приобрела Алина Мосби, корреспондентка агентства United Press International. Художник не называет женщину по имени в своей книге, хотя пишет о ней: во время ее второй поездки в Лианозово она была задержана сотрудниками госбезопасности, которые потребовали возвращения Мосби в Москву114. Сложно сказать, на чем основывается утверждение Андрея Амальрика, будто «она много содействовала популярности Рабина среди иностранной колонии в Москве»115: сам Оскар Рабин Алину больше никогда не видел116. Кстати, история о том, как власти пресекли контакты художника с Мосби, ехавшей купить вторую его работу, служит еще одним доказательством того, что покупка Эриком Эсториком семидесяти картин Рабина была, конечно, санкционирована.