Ветреное сердце Femme Fatale - Валерия Вербинина

Амалия протянула ему книгу и спросила.

– Любите читать?

Рыжий кивнул два раза подряд, не сводя с нее глаз.

– Это хорошо, – одобрила Амалия. – А где хозяин, Маврикий Алпатыч?

– Он с Петром Ивановичем сейчас, – сказал юноша, застенчиво косясь на нее.

Ого, как интересно. Уж не с тем ли Петром Ивановичем, что вчера рассказывал ей про ее наследство? Да нет, не обязательно, все-таки имя и отчество очень распространенные…

– То есть с Калминым, поверенным? – спросила Амалия небрежно, улыбаясь и глядя веснушчатому прямо в глаза.

– Да-да, – обрадовался тот. – А вы его знаете?

– Конечно, знаю, – подтвердила Амалия, сделав вид, что рассматривает товар в лавке, – кто же его не знает?..

Стало быть, вчера Петр Иванович намекал ей, что надо взять новых слуг или хотя бы управляющего, а уже сегодня секретничает вовсю с купцом-миллионщиком. Если не сердце, то здравый смысл подсказывал Амалии, что все это неспроста… а Амалия привыкла доверять своему здравому смыслу.

– Вам угодно приобрести что-нибудь? – нарушил молчание юноша.

Он улыбнулся, и на щеках его показались ямочки. Вообще он производил очень славное впечатление, но Амалия про себя решила, что дважды проверит счет, чтобы славный молодой человек ее не надул.

– Да, – ответила она на вопрос своего собеседника. – Мне нужны… – она сделала легкую паузу, собираясь с мыслями, – бумага и чернила. И хорошее дамское седло.

Рыжий юноша задумался и рассеянно почесал книжкой в затылке, но тотчас же сконфузился и опустил руку.

– Бумага есть, – доложил он. – И чернила тоже. А вот седло… – молодой человек вздохнул. – В другой лавке имеется. Очень, очень хорошее.

– Английское?

Веснушчатый кивнул.

– Если хотите, – предложил он, видя, что Амалия колеблется, – я могу за ним послать. Тут недалеко.

– Хорошо, – внезапно решилась молодая женщина. – Посылайте.

Рыжий метнулся в комнату за лавкой, крикнул какого-то мальчика, и через минуту тот убежал с поручением доставить седло. Краснея, юноша вернулся к Амалии, покосился на нее и спрятал книжку под прилавок, в кучу кружев и прочих дамских пустяков.

– Я вас не видел раньше в нашем городе, – сказал он, делая героическую попытку завязать светскую беседу.

– Это потому, что раньше я была в другом месте, – безмятежно отозвалась Амалия. Фраза прозвучала во вполне романном стиле и должна была понравиться ее собеседнику.

– А… – Он поглядел на ее руки, не увидел на них обручального кольца и собрался с духом. – Вы надолго в наши места?

– Как получится, – ответила Амалия чистейшую правду. – А Маврикий Алпатыч что, болен? Зачем ему поверенный, завещание писать?

– Болен? – ужаснулся рыжий и даже рот открыл. – Что вы, сударыня! Нет, с ним все хорошо. Просто он хочет Синюю долину приобрести, ну и вот…

«Однако! – гулко молвил кто-то в голове Амалии. – Как, интересно, он хочет ее приобрести, если я не собираюсь ее продавать?»

– А ведь с Синей долиной хлопот не оберешься, – произнесла вслух коварная Амалия. – Сейчас же вроде эта… вдова судьи, которая вернулась, тяжбу затеять хочет. Разве нет? И охота Маврикию Алпатычу возиться…

– Я тоже так думал сначала, – кивнул юноша. – Но Петр Иванович говорит, в законах есть какая-то штука, по которой вдова может уступить ему право на наследство – за деньги, конечно, – а он будет ее интересы защищать. И если выиграет дело, Синяя долина достанется ему.

Тут, признаться, коварной Амалии даже улыбаться расхотелось. Нет, судите сами: одно дело в Российской империи – судиться с ветреной вдовой, ничего собой не представляющей, и совсем другое – сцепиться с миллионщиком, который все свои деньги употребит на то, чтобы вам досадить и настоять на своем. Но тут – весьма кстати, надо признаться, – вернулся мальчик, таща на плече элегантное дамское седло. Он сбросил седло на прилавок, с любопытством покосился на Амалию и, повернувшись к рыжему, сипло выпалил:

– Маврикий велел, чтобы ты меньше чем за пятьдесят целковых не отдавал!

– Иди уж! – отмахнулся юноша, и мальчик скрылся во внутренней комнате.

«Не куплю», – в сердцах решила Амалия. И в самом деле, что такое? Сегодня она выложит свои пятьдесят рублей, а завтра те же денги пойдут на оплату услуг какого-нибудь пронырливого Петра Ивановича, который станет выступать против нее.

– Нет, пятьдесят рублей – слишком дорого, – объявила она. – Дайте мне бумагу и чернила, и я пойду.

На лице рыжего изобразилась самая настоящая растерянность. Не взрослая растерянность человека, который надеялся на выгодный барыш, а его оставили с носом, – а какая-то детская, немного обиженная растерянность, заметив которую, Амалия почувствовала невольный укол совести.

– Конечно, пятьдесят рублей – слишком дорого… тут хозяин того, заломил… – забормотал юноша, затем глубоко вздохнул и спросил с надеждой: – Может быть, сорок? Или… или тридцать пять? Все-таки седло хорошее, английское…

Молодой человек сделал шаг к седлу, и вдруг его нога поехала на куске мыла, который он забыл поднять и вернуть в пирамиду. Рыжий покачнулся и, ища опоры, взмахнул руками, ухватился за Амалию…

Если бы в то мгновение в лавку вошла Марья Никитишна или, не дай бог, Настасья Сильвестровна, весь Д. уже ввечеру был бы извещен о том, что рыжий недоросль из лавки Маврикия Алпатыча обнимал заезжую даму в лиловом, которая определенно потеряла всякий стыд и даже подобие оного. Но, к счастью, Марья Никитишна и Настасья Сильвестровна оказались достаточно далеко от лавки, чтобы не догадываться о том, что в ней происходит.

Амалия сердито взглянула на юношу снизу вверх, и тот сразу же убрал руки, прошептал, весь красный как рак:

– Ради бога, простите, сударыня… Я… я… – Он наклонился и поспешно подобрал злополучный кусок мыла. Рыжие ресницы дрожали, как будто юноша готов был расплакаться.

Амалии стало его жаль.

– Хорошо, я возьму седло, – сказала она мягко. – Не забудьте бумагу и чернила. Только не разлейте, хорошо? Мне почему-то кажется, что с вами постоянно происходят всякие такие… казусы…

Рыжий исподлобья взглянул на нее, увидел, что она больше не сердится или, во всяком случае, сердится гораздо меньше, и немного успокоился.

– Не всегда, – ответил он на ее замечание, доставая с полки чернильницу и пачку бумаги. – Только папенька очень злится, когда такое происходит.

– Папенька? – машинально переспросила Амалия.

– Ну да, – подтвердил рыжий, – Маврикий Алпатыч. Я Антон, его сын.

Дама в лиловой амазонке с любопытством поглядела на недоросля.

Сквозь пыльное окно, заставленное штуками материи, пробился солнечный луч и стал искать подходящего местечка, чтобы приземлиться. Он отверг пузатый самовар, почтительно обогнул портрет Александра III, миновал скособоченную мыльную пирамиду и, устав плутать, приземлился на веснушчатой щеке.