Перманентный кризис. Рост финансовой аристократии и поражение демократии - Марк Шенэ

Doublo – продукт, предлагаемый французской компанией «Сберегательные кассы»

На сей раз речь идет о корзине из дюжины акций. Если за промежуток в шесть лет ни одна из этих акций не упадет (что довольно невероятно), то капитал удваивается. Но достаточно того, чтобы хотя бы одна из акций существенно потеряла в цене за этот период (что довольно вероятно), – и клиенту возвращается только изначально вложенный им капитал. Инвестиция кажется, таким образом, застрахованной, поэтому этот продукт называют «с гарантированным капиталом», и он очень слабо регулируется. В действительности же 267 тыс. вкладчиков был нанесен серьезный ущерб[83]. Ни один из них не удвоил свой капитал, а учитывая обязательную оплату управления этими продуктами, наложенную банком, клиенты понесли за шесть лет убытки от 2 до 6%: то есть они получили 94 тыс. или в лучшем случае 98 тыс. евро при изначальном вкладе в 100 тыс. евро. Таким образом, единственной реальной «гарантией» для клиента оказались убытки. Невзирая на это, «Сберегательные кассы» (Caisses d’Épargne) продали этот продукт в формате «страхования жизни» шестью волнами в 2001-2002 годах и собрали с клиентов общей сложностью 2,1 млрд евро. Французы, приобретшие этот продукт, остались с носом.

Два эти примера хорошо показывают, как можно ввести клиента в заблуждение. Наслышанный о диверсификации, но лишь поверхностно понимающий ее сущность, клиент может полагать, что чем больше количество акций в продукте, тем более диверсифицированным и, следовательно, гарантированным он является. В реальности же дело обстоит ровно наоборот. Чем больше количество акций, тем больше вероятность, что хотя бы одна из них упадет. Акция с наихудшей динамикой цен оказывает решающее влияние на профиль прибылей или убытков этого финансового продукта. Структурированные продукты, общая сумма которых в европейском масштабе доходила уже в 2011 году до 700 млрд евро[84], представляют собой реальную опасность для частных лиц, для пенсионных касс, для муниципалитетов… Странным образом, правительства закрывают на это глаза.

Банковский сектор перестал играть роль двигателя экономики. Во Франции, в Германии и Великобритании суммы, ссужаемые банками в 2012 году нефинансовым компаниям, составляли лишь малую долю их баланса: соответственно 12, 18 и 15%[85].

В еврозоне с ноября 2012 по ноябрь 2013 года кредиты банков нефинансовым компаниям еще упали – на 3,9%. Фирмы испытывают серьезные трудности в финансировании своих инвестиций со стороны банков, что противоречит политике низких процентных ставок, проводимой Европейским центральным банком (ЕЦБ) в надежде запустить экономическую машину. Низкие ставки можно проиллюстрировать такими данными. В марте 2016 года базисная ставка[86] была равна нулю, а что касается ставок по депозитам коммерческих банков на их счета в ЕЦБ, то уровень был отрицательным: -0,4%. Если не вводить отрицательную базисную ставку, то возможность маневра для ЕЦБ сейчас крайне мала. Для фирм эти трудности финансирования достаточно тревожны в том смысле, что ограничивают создание новых экономических возможностей или развитие новых технологий, а также препятствуют какому бы то ни было снижению безработицы.

Львиную долю банковского сектора составляют гигантские институты «too big to fail». В некоторых случаях их совокупный баланс превышает 100% ВВП стран, в которых находятся их штаб-квартиры, что создает совершенно неоправданный дисбаланс. Размер этих банков гипертрофирован. Их возможное банкротство подвергнет соответствующие страны огромным рискам. И, конечно, в таких случаях государство вынуждено будет прийти на помощь этим институтам.

В 2015 году баланс UBS и Credit Suisse составлял соответственно 146 и 127% швейцарского ВВП[87]. В случае HSBC его оборот был того же порядка, что и британский ВВП. Общий баланс четырех самых крупных французских банков – BNP Paribas, Société Générale, группы BPCE и Crédit Agricole – составлял 281% национального ВВП. В печально знаменитом случае Исландии баланс трех самых крупных банков равнялся 14 национальным ВВП аккурат перед банкротством 2008 года!

Размер этих гигантских банков на самом деле еще больше, если учесть всю их деятельность, а не только ту, которая отражается в балансе. Эта «внебалансовая деятельность»[88] принимает гигантские масштабы. Ее размер достигает порядков баланса для крупнейших международных банков, но с трудом поддается точному подсчету именно в силу своей сложности и непрозрачности. О масштабах можно, однако, судить по общему объему деривативов соответствующих банков. Действительно, эти продукты появляются чаще всего вне баланса. В 2015 году суммарная номинальная стоимость производных инструментов у банка Credit Suisse, то есть объем деятельности банка с этим типом финансовых продуктов, равнялась 33,6 тыс. млрд франков, что соответствует 41 балансу банка и в 757 раз превосходит собственный капитал банка, равный 44,4 млрд франков. Какая опасная мания величия! Этот объем в 52 раза превышает ВВП Швейцарии (645,6 млрд франков в 2015 году) и приближается к половине (46%) ВВП всего мира[89]. Деятельность, оправданная с экономической точки зрения, представляет лишь 0,2% этой астрономической суммы! Все остальное заставляет крутиться рулетку гигантского финансового казино.

Объем деятельности UBS по производным финансовым продуктам в 2015 году составлял 17,8 тыс. млрд франков, то есть в 19 раз превосходил общий баланс банка и в 323 – его собственный капитал (55,3 млрд франков); он в 28 раз превышал швейцарский ВВП и составлял 24% от мирового ВВП[90]. Кто еще может утверждать, будто ситуация под контролем?

К тому же навязанная налогоплательщикам обязанность удерживать банки на плаву в трудных ситуациях только обостряет проблему. Это лишь подстегивает банки к увеличению рисков в своих сделках, поскольку руководители банков знают, что не будут отвечать за последствия принятия рискованных решений. А это выражается в росте их внебалансовой деятельности.

Кроме того, благодаря данной им имплицитной, a то и эксплицитной государственной гарантии, финансовые институты «too big to fail» финансируются под более низкие проценты, чем принятые на рынке. Предположительно избавленные от риска банкротства, эти учреждения выглядят привлекательно в глазах инвесторов и пользуются миллиардными субсидиями. В период 2011-2012 годов субсидии крупным банкам достигли, согласно МВФ[91], около 50 млрд долл. в США, как и в Швейцарии, то есть в среднем по 25 млрд долл. в год. Для Швейцарии эта сумма сопоставима, с одной стороны, с долей финансового сектора в валовом внутреннем продукте, который оценивался в 2013 году в 36 млрд франков[92] и, с другой стороны, с более мелкими дотациями (примерно 3,5 млрд швейцарских франков в год), выделенными за этот период на сельское хозяйство. В Японии и Великобритании помощь крупным банкам достигает 110 млрд долл., а в Европейском союзе – 300 млрд долл.

В дополнение к своему статусу «too big to fail», крупные банки располагают по меньшей мере еще двумя преимуществами: во-первых, возможностью использовать только что упомянутые внебалансовые каналы для особо спекулятивных продуктов; во-вторых, опцией создания так называемого плохого банка (bad-bank)[93] в случае, если риски материализуются. Какой другой сектор обладает такими преимуществами? Ни сельское хозяйство, ни промышленность, ни ремесла! Можно ли представить себе булочника, шеф-повара, часовщика или информатика, который мог бы скрывать свои потенциально рискованные или сомнительные операции, а с другой стороны, мог бы создать, соответственно, «плохую булочную», «плохой ресторан», «плохую часовую мастерскую» или «плохую компьютерную фирму», или «интернет-компанию», чтобы избежать – за спиной налогоплательщика –возможной неплатежеспособности? В Италии ситуация банковского сектора особо критична, поскольку в 2016 году на нем висело безнадежных долгов на 200 млрд евро.