Двенадцать раз про любовь - Моник Швиттер

– Зачем ты рассказал мне эту историю? – спрашиваю я того, кого теперь зовут Иоганн.

Он смотрит на меня удивленно.

– На том кладбище что – Юлий лежит?

– Юлий – это персонаж. У Юлия не может быть могилы.

Я смотрю на него и размышляю, сколько нужно времени, чтобы посчитать его щетинки и возможно ли это вообще.

– Там лежит его создатель, де ла Мотт Фуке. По крайней мере, мне так сказали. Ау?

– Да, – отзываюсь я.

– Мы идем?

– Да.

Проститься с Региной я забыла. Как только выходим из бара, разговор умолкает. Не говоря ни слова, мы пересекаем улицу, движемся вдоль поднимающейся вверх аллеи с редкими деревьями и срединными клумбами, натыкаемся на маленький треугольный парк. На одном из углов – покрытый зеленым лаком павильон в стиле модерн, металлический и круглый, нет, восьмиугольный – как оказалось вблизи. Мы обходим его и останавливаемся у входа, скрытого от чужих глаз. Он стучит по защитному щиту и проскальзывает сбоку от него внутрь, я за ним. Помещение освещается – помимо слабой потолочной лампы – светом уличного фонаря, проникающим сюда сквозь застекленные отверстия в потолке. У меня перехватывает дыхание. Запах мочи невыносимо едкий, даже если дышать через рот, я хватаю ртом воздух и нетвердым шагом двигаюсь навстречу ему – тому, кого уже час как зовут Иоганн, и он тоже идет навстречу мне. Мы встречаемся посередине, раскрываем рты и набрасываемся друг на друга.

В этом туалете семь стен, семь мужчин могут облегчиться одновременно, стоя в круг, плечом к плечу. На каждой стене – по два водяных сопла, они омывают стену после использования, по сигналу сенсорных датчиков. Сенсоры, как выясняется, инфракрасные, они включаются каждый раз, если приблизиться к ним и потом отступить. Мы движемся много – поэтому как минимум один слив работает, причем даже тогда, когда мы прислоняемся к стене.

Я уверена, что никто не войдет, пока мы здесь. А если войдет – то станет свидетелем борьбы. Пусть пес голодный воет. У меня совсем нет опыта в таких делах, не знаю, как у него, у того, кого час как зовут Иоганн. Если даже и нет, то по нему незаметно. Его чужие руки рвут на мне блузку, задирают мне юбку. Нас словно заклинило друг в друга, и мы тянем, тащим, гоним друг друга от стены к стене. Любовь бродяжить любит. Мы вцепились друг в друга и не отпускали, пока не промокли насквозь, пока в предрассветных сумерках не начали кричать птицы, все вместе, в дикой разноголосице, безобразно, грубо. Свет сумерек проникает внутрь сквозь отверстие в потолке. Голубка, спи, мой свет. Я просто не могу избавиться от этой мелодии, этой песни.

Она прогнала морзянку. Боль понемногу отпускает. В дверях стоит муж с чашкой чая. Я засыпаю.

Планировала я иначе. Здесь, сейчас я собиралась написать: «А потом был Филипп». Теперь ведь на очереди мой муж, которому, кстати, очень подходит его имя. После Якоба должен идти Филипп. Но хронологический порядок появления мужчин, этот чудесный ряд посланников, нарушен – проблема.

Жизнь подыгрывать не желает. Она проникла в мою книгу и вмешивается в сюжет. Сама виновата – нечего думать, что жизнь можно обуздать письмом, упорядочить, выставить напоказ, сама виновата – нечего думать, что любовь можно схватить, исследовать – и главное – понять!

– Ах, Петр. С тех пор как ты снова появился, все вышло из-под контроля. Вообще-то сейчас должен быть Филипп. А теперь у меня винегрет.

– Винегрет? – Петр опять повторяет за мной каждый вопрос.

– Ну, скажем, проблема.

– Проблема? Она у тебя давно.

– Да для меня это как снег на голову!

– Радуйся, что она проявилась, теперь ты можешь с ней бороться.

– Это будет бой с тенью – в лучшем случае!

Пора забирать детей из садика.

– Знаешь что, Петр, оставь меня в покое, мне нужно подготовиться к сегодняшнему вечеру.

И нет его.

Оказавшись в непростой ситуации – незадолго до публичного выступления узнав, что твой муж проиграл чужие деньги в размере чистого годового дохода, – ты, возможно, выберешь не тот текст.

И вот я читаю главу «Так же быстро, как идет человек», – естественно, в отрывках, ведь нынешние любители литературы не готовы слушать дольше семнадцати минут, причем даже тогда, когда выступает такой человек, как я – который учился сценической речи. Это просто ужасно – обкарнывать свой собственный текст. Сначала ты его пестуешь, стараешься, чтобы он приобрел красивое тело и твердо стоял на ногах, а потом ручкой, словно ножом для мяса, аккуратненько подрезаешь ему конечности, а если и этого недостаточно, еще и нос и уши, пока не получится семнадцать минут. Чтобы выступить успешно, нужно следовать правилам. И первое из них: «Читай то, что написано». Если придерживаться этой рекомендации, то мысли вряд ли пустятся бродить окольными путями. Правило это работает и в отношении хорошо знакомых текстов – своих собственных, заученных или уже не раз прочитанных. Потому что правило гласит: «Читай то, что написано», а не: «Читай то, что тебе кажется, там написано». Такое чтение – как в начальной школе, когда тебе счастливо открывалось слово за словом, – исключает любое постороннее вмешательство.

Однако в этот вечер мне удается – сама не знаю как – во время выступления думать о том, чего в тексте и в помине нет. К тому же я смотрю телевизор – это, правда, всего лишь своеобразная тест-таблица, она слегка подрагивает, но в целом неподвижна: толпа кредиторов, сплоченной группой, с прямыми спинами, в полумраке. Картинка неизменна и статична, у меня не получается приблизить, укрупнить отдельные лица, которые показались мне знакомыми, не получается их распознать в этом полумраке. Если кто думает, что одновременно читать и смотреть телевизор невозможно, – тот ошибается. Тест-таблица мерцает поверх моего текста – даже когда я переворачиваю страницы. Я вижу ее постоянно – мне и головы поднимать не надо. Да я ее и не поднимаю, нарушая тем самым второе правило:

«Через каждые пару предложений внимательно оглядывай аудиторию и считай спящих». Зачем? Кто уже использовал этот прием, знает – такие действия порождают хоть и немой, но при этом интенсивный диалог со слушателями, так ты можешь достучаться до каждого, буквально до каждого. И даже самые талантливые сони благодарят тебя потом за прекрасное выступление и покупают книгу. Невероятно, но факт.

Но я не решаюсь поднять голову, боюсь, что толпа кредиторов расположилась не только на моем тексте, но и в зале, и все эти люди будут укоряюще смотреть на меня и кричать:

– Где наши деньги?!

– Я не знаю.

– Она не знает! – глумится толпа.

– Он их проиграл, – говорю я (или мой внутренний голос, или кто-то еще), слышно, во всяком случае, отчетливо.

– Проиграл! А она преспокойно на все это смотрела.