Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху) - Ромен Гари

И тут страдания прекратились.

Судно покачивалось на волнах, и океан мягко, по-дружески приподнимал его, как добрый великан, который несет на плече спящего ребенка. Ее отец твердой рукой держал штурвал. Этот человек занимался или пытался заниматься многими вещами — вплоть до того дня, когда он «пал» (он произносил это с грустной улыбкой, не уточняя, что он под этим подразумевает) и закончил свои дни во Флориде, владельцем французского ресторана на Марина-бич.

Судно насчитывало в длину всего лишь девять метров, а в Майами имелось еще тридцать два французских ресторана, но паруса наполнялись ветром — а когда вы стоите на палубе в капитанской фуражке, с трубкой в зубах, и у вас борода с проседью, как у настоящего морского волка, и на вас устремлены глаза обожающей дочери, то все не так плохо. Стефани с благодарностью вспоминала свою мать, потому что та их бросила. Они потеряли ее где-то по дороге, между ловлей лангустов и делами по импорту-экспорту, между Джибути и Мадагаскаром — она оставила их, чтобы последовать за капитаном из Иностранного Легиона.

Спасена, подумала она с благодарностью, ощущая, как под ней колышется палуба, и открыла глаза, чтобы улыбнуться отцу с тем восторгом, к которому он привык и без которого, вероятно, и сейчас не может обходиться, хотя и умер пять лет назад.

Она увидела барханы и белую фигуру бедуина, что ехал рядом на своем махари,[36]обнаружила, что лежит на спине верблюда под чем-то вроде паланкина из пальмовых ветвей, запеленутая, как младенец, в красно-синюю хлопчатобумажную ткань, которую обернули вокруг ее тела и пропустили под брюхом животного…

Перед ней была вереница верблюдов, которые покачивались в раскаленном мире, где солнце было похоже на вспышку, увековеченную в момент ее апогея.

Стефани тут же закрыла глаза, чтобы защититься от боли, но красный пожар над ней продолжал свирепствовать. Она поднесла руку к лицу и ощутила под пальцами шершавую поверхность; высохшая и затвердевшая кожа была жесткой, как чешуя. Она вскрикнула, не столько для того, чтобы привлечь внимание, сколько для того, чтобы удостовериться, что у нее еще остались голосовые связки и что огонь, который она ощущала у себя в горле, разрушил не все.

Один из бедуинов направил к ней своего махари, приподнял один из двух кожаных бурдюков, что свешивались по бокам животного, и дал ей напиться.

Она увидела Массимо, равномерно покачивавшегося перед ней, на спине другого верблюда. Массимо тоже был завернут в красно-синие хлопковые тряпки. Несомненно, это был какой-то караван синих и красных хлопковых тканей.

Она уснула.

Когда она проснулась, то обнаружила, что лежит на расстеленном на земле покрывале в каком-то оазисе; рядом с ней поставили кувшин с водой, положили финики и что-то вроде хлеба, походившего на высушенные коровьи лепешки и имевшего заплесневелый и одновременно пыльный вкус — ну просто восхитительный. Ничего вкуснее она никогда не ела. Солнце окрасилось красным и выглядело довольно безобидно, но при одном только слове «солнце» к горлу подступала тошнота. Всюду были верблюды: они ревели, рыгали и писали вокруг нее. Писали они с большой высоты и брызгали слюной во все стороны. Вообще-то не слюной, но она себя понимала.

Ночь опустилась внезапно, и знаменитые звезды пустыни, о которых ей прожужжали все уши, засверкали во всем своем вошедшем в поговорки блеске. Начало стремительно холодать. Бедуины дали ей одеяло, но оно было только одно, и посреди ночи Массимо попытался его у нее украсть.

Она дрожала, зубы стучали, лицо и руки горели, а по спине пробегали мурашки, смесь огня со льдом. Кожа лица затвердела, как маска. У Стефани было такое ощущение, будто черты ее лица вот-вот отпадут. Она слышала об одном великом пластическом хирурге в Бразилии… О, да к черту, все уладится, решила она. Я снова буду красивой, даже если для того, чтобы сделать пересадку, придется срезать всю кожу с задницы. Ей всегда говорили, что у нее очаровательные ягодицы.

Нежный, мягкий воздух касался ее горящего лица, как милосердная рука, и в конце концов она задремала под этой лаской…

Она проснулась от запаха нагретого сала: какой-то бедуин с рожей, рассеченной улыбкой, держал у нее перед носом кусок жареного мяса. Массимо, сидя на ковре среди песков, пожирал свою порцию с жадностью, вызывавшей смех караванщиков.

Погонщики верблюдов жестами показывали им, что пора трогаться в путь. Махари, которые, подогнув колени, лежали на песке, неохотно поднимались. Желтое небо уже возвещало о первых происках солнца. И тогда Массимо дель Кампо показал, что вновь стал самим собой.

— Это послужит мне отличной рекламой, — сказал он.

На следующее утро барханы начали сглаживаться и смягчаться, как море после шторма, и вскоре они прибыли на военный пост. Там не было названия, только цифра, толстая пятерка, нарисованная на щите, что стоял на обочине начинавшейся в этом месте дороги.

Караванщики оставили их там, сопроводив прощание взрывами смеха, который с натяжкой можно было принять за выражение симпатии. Их вожак, который до этого ни разу не заговорил с ней и всегда держался поодаль, сухо отдал приказ, и смех тут же смолк. Она знала его лишь по его одинокому силуэту. Он спешился, отошел в сторону, чтобы переговорить с бедуином, поджидавшим его возле «лендровера», и протянул ему что-то похожее на конверт. За это время его верблюд лег, и когда вожак вернулся, ему пришлось повоевать со своей животиной, которая отказывалась вставать. Капюшон бурнуса соскользнул у него с головы, и Стефани увидела его лицо. Это был европеец.

У него были светлые волосы, подстриженные ежиком, мелкие черты лица и очень сильная шея. Отвернувшись, он быстро поправил бурнус.

Первой реакцией Стефани было возмущение. Этот человек наверняка говорил по-английски, по-немецки или по-французски, в общем, это был соотечественник, ну, в самом широком смысле этого слова, и он ни разу не подошел к ней, не спросил, как она себя чувствует, не произнес ни слова сочувствия, не подбодрил ее. Он уже вновь забрался на своего верблюда. Вряд ли можно было показать яснее, что от них хотят отвязаться. Контрабандисты, внезапно подумала Стефани. Тогда все становится понятно. Они, наверное, перевозят гашиш или оружие и не горят желанием лишний раз попадаться на глаза.

Спустя четыре часа они были в Тевзе. Военный джип отвез их прямиком в госпиталь. Там были монахини-индианки, чернокожие медсестры и довольно молодой английский доктор, которому она сразу же начала рассказывать свою историю.

— Да, да, понимаю, — закивал он. — Это все пройдет.

— Они отрубили всем пассажирам головы и положили им на колени и даже на подносы для завтрака…

— Успокойтесь, — сказал доктор, — мы займемся вами. У вас сильный шок…