Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

была какая-то неловкость, смущался и оттого, что и отец, и хозяйка смеялись как-то особенно, как могут смеяться (он этого прямо не знал, но тоже ощущал) молодые и приятные друг другу мужчина и женщина, стоя вот так, среди яблонь и грядок, под летним, светящим уже со склона горы, но все еще жарким солнцем.

Мальчик высвободился и решился.

— Тетя Мария, у вас скрипка… — начал он.

— Что? — не поняла хозяйка.

— У вас там скрипка, можно нам посмотреть?

— Що за скрыпка така? — удивилась она.

— Там, в сарае!

— В сарае? — Она шагнула к сараю, который зиял темнотой. Но хозяйка щелкнула выключателем, зажглась слабосильная лампочка, и мальчик указал на полиэтилен со скрипкой. Хозяйка подошла, решительно взяла пакет, до половины вытянула скрипку, глянула и снова затолкала ее внутрь непослушного, ломающегося пакета.

— Августа. Она оставила, — сказала Мария и махнула рукой, как будто на что-то несерьезное, пустое и не стоящее разговора. — Вчера совсем была пьяненька, плясала. Так разумию, боялась трошки Августа, — упадет, не дойдет до хаты, скрыпку потеряет, — Мария покачала головой и заулыбалась не без озорства в глазах. — Ох, вчера на ночь люди!.. От разгулялись!

Тут о скрипке начал спрашивать отец, но Мария сказала: «Да что мы стоим, в хату идемте, к чаю», — и они пошли к дому.

Скрипку Мария тоже оставила так, как она и лежала, — с тем же, надо думать, отношением к чужому как к запретному, хоть и было это чужое в ее сарае и хоть здравый смысл мог подсказать, что лучше бы скрипку не оставлять в сарае на ночь — и сыро будет, и открыт он совсем, — но как есть, пусть так и остается: чужого брать к себе не следует.

За чаем Мария все удивлялась, чем это «така скрыпка» интересует гостей, рассказала, что владелица инструмента Августа — старуха, которая живет с дочерью в хатке на отшибе, у речки, хатка совсем уж разваливается, мужчин нет, хозяйства никакого нет, дочь работает в артели, а старуха получает пенсию. Августа трошки тронутая и пьет, но она веселая. Работала учительницей, учила детей азбуке и арифметике, но это когда еще было, небось сама теперь забыла грамоту. А подойти к ней — отчего же не подойти? — к речке, через мостик и по тропке. Вот, возьмите кошелку, я сейчас надергаю моркови и редиса, скажете, Мария прислала.

Хатка Августы, потемневшая от времени до черноты, по половину маленьких окошек заросла со всех сторон чертополохом. К дверям же нужно было проходить сквозь два ряда крапив полутораметровой высоты. Трудно было представить, что кто-то живет здесь. Но на стук откликнулись, отец и мальчик вошли, им навстречу растерянно встала женщина, которая, видно, без всякого дела сидела впотьмах у стола. Гости ее смутили, она не знала, ни как посадить их, ни как говорить с ними, ни куда девать свои руки, — такая уж ею владела стеснительность. Августы нету, сказала она. А когда она придет? — спросил отец. На это женщина помолчала и, краем рта смущенно улыбнувшись, проговорила тихо: «Праздник-то был вчера». Это означало, что Августа где-то загуляла. Но, решив, что нехорошо давать повод так думать о матери, добавила: «Может, к другой дочери поехала». — «А это далеко?» — «Во Франковске». То есть, конечно, не на день уехала и не на два…

— Скрипка ее у Марии в сарае. Мы хотели спросить про скрипку. Давно она у нее? — стал спрашивать отец.

— А всегда, — ответила женщина.

Тут отец спохватился:

— Чуть не забыли! Это ей от Марии. — И он стал выкладывать из кошелки принесенное.

В попытках увидеть Августу прошло несколько дней. Они еще раз прогулялись к ее избушке, но в этот вечер там не оказалось никого. Затем Мария, обеспокоившись исчезновением Августы, заглянула к ее дочери и вернулась рассерженная: дочь как будто и не волновалась совсем. «Я говорю, — возмущенно рассказывала хозяйка, — я за скрыпку ее беспокоюсь, может быть, больше, чем ты за маму свою, бесстыдница. А! — махнула Мария рукой. — Корова она, ее дочка!»

В самом деле, Мария боялась теперь, что скрипку украдут, а подумают на ее гостей. «Вы ей интересуетесь, не дай Бог, случится что — на вас могут сказать», — пугливо объяснила она и, заботясь о чести приезжих, ну, и о своей, хозяйки, пустившей их к себе, — внесла скрипку в дом.

Как-то вечером вдруг распахнулась дверь, и на пороге появилась старушонка из сказки Перро.

— Вечер добрый, — сказала старушонка. Она была, конечно, колдуньей: с клюкой, с крючковатым носом, растрепанная и сгорбленная, и одетая неизвестно во что. Глазки старушки бегали и блистали.

— Марья! Моя скрыпка-то у тебя?

Мария хитро взглянула на мальчика и на отца и сделала отсутствующее лицо.

— Августа, что вы? Откуда ваша скрыпка у мене? Вы на праздник пьяные были, прощенья вашего прошу, сами вашу скрыпку вы потеряли, Августа.

— От тож и я думала. Где ж моя скрыпка? Потеряла ночью. Упала в траву, заснула, скрыпка там и осталась. А где — не знаю.

Тут она засмеялась так, как и должны смеяться колдуньи, — беззвучно почти, сотрясаясь всем маленьким телом. Так, с этим подобием смеха колдуньи, она приблизилась к столу, откуда-то из платья, из подмышки вынула бутылку водки и села на табурет.

— Ой, Августа, веселая вы! — не выдержала Мария и прыснула. Засмеялись и отец, и мальчик, — все это было, как на спектакле детского театра.

— У меня ваша скрыпка, не беспокойтесь, — сказала Мария и указала на посудный шкаф, где наверху, под потолком, и лежал все тот же полиэтиленовый пакет. Старуха закивала:

— Дочка сказала, я и вспомнила: к тебе положила. Пьяная-то пьяная, а в голове, видишь, Марья, мысли: упаду вот, скрыпку поломаю, а то потеряю.

Спустя минуту-другую на столе уже было много вкусной еды, и все уже пили, — даже мальчику дали немного сладкой вишневой наливки. Августа в самом деле непонятным образом вселяла в каждого дух веселья: быстрая в движениях и разговоре, она все кого-то изображала, все пересказывала некие истории, сумбурные и непонятные, потому что происшествия, места и имена, — конечно, никому не знакомые, лишь иногда Марии, — проговаривались неразборчиво и скоро, однако беззубый ее рот, кончик длинного носа, то исчезающие в узких щелках, то выставляемые из орбит глаза, сухие скрюченные руки, само ее небольшое согнутое тельце — все было полно неиссякаемой энергии, все ни мгновенья не оставалось в покое, все в ней жило, все играло, все было «представлением», — и публике по-детски было весело.

— От так! — вдруг заканчивала Августа какой-то безумный рассказ, выставляла перед собой две