Повесть о моей жизни - Федор Кудрявцев

Была середина апреля. Курортный сезон еще не развернулся. Приезжих было еще мало, но подготовка к их приему шла очень оживленно.

На другой день после нашего приезда хозяева, которых я буду называть герр и фрау, усадили меня составить и написать печатными буквами на русском языке текст рекламного плаката: «Гостиница „Ганновер“. Говорят по-русски». Далее шел адрес. Я написал и сделал ошибку. Вместо «Ганновер» написал «Ханновер». На эту ошибку указал мне позднее кто-то из русских посетителей ресторана. Но о посетителях я расскажу ниже. А сейчас снова о себе.

Моя, бледного Франца и еще одного мальчика, шустрого черноволосого Карла, работа состояла с утра в уборке веранды и зала ресторана, покрытии столов белыми скатертями и сервировке их к завтраку. Когда часам к двенадцати веранда и зал наполнялись посетителями, которых мы называли гостями, начиналась горячая работа. Теперь мы, мальчики, обязаны были следить за тем, не нужно ли гостям подать какой-либо напиток.

Процедура приема гостей была такая: владелец герр Лешнер, перед сбором гостей умытый, причесанный, в отлично отутюженном сюртуке, бывал уже на веранде и радушно приветствовал входящих гостей, обмениваясь с некоторыми несколькими любезными фразами о погоде, поздравляя с приездом на курорт и выражая по этому поводу свою радость, или, если гость уже пробыл на курорте какое-то время, справлялся, как идет лечение и т. п., и приглашал к любимому гостем столику, а в это время у столика вырастал уже старший официант — привезший меня сюда из Петербурга Франц Лерл. Он быстро принимал у гостя или гостей заказ, записывая его на листке бумажки. Эту бумажку с заказом у него еще быстрее перехватывал рядовой официант и несся выполнять его, а перед столиком тут же возникал один из нас, мальчиков, смотря чей это был стол, и заботливо справлялся, чего бы господа желали пить. Именно «пить», а не «выпить», так как подавляющее большинство гостей были приезжие из разных стран на лечение курортные больные и в ресторан ходили не гулять и весело проводить время, а просто питаться здоровой, часто диетической едой.

Поэтому на вопрос мальчика, что подать пить, чаще всего следовал ответ: «Свежей воды» — или название какой-нибудь минеральной воды, реже — пива, и еще реже — пузырек, граммов 150, сухого вина. Такой крохотный графинчик назывался «пфиф» — «свистулька». «Пфиф вайн!» («Свистульку вина!») — и мальчик мгновенно летел, чтоб принести заказанное.

По уходе гостя мальчик должен проворно убрать со стола посуду, отнести ее в мойку и вновь подготовить стол для следующих гостей.

Часам к двум завтрак заканчивался. Зал и веранда пустели, со столов все убиралось. Встряхивались и перестилались скатерти, и служащие могли пообедать. На обед выдавалось по тарелке супа, затем второе — что-нибудь мясное или рыбное с гарниром. Хлеб к обеду каждому из нас по отдельности выдавала сама фрау Петер, отрезая от белого батона с тмином по небольшому ломтику, граммов по 75, что мальчикам, что взрослым — одинаково.

После обеда мы немного отдыхали, затем принимались за сервировку столов к обеду гостей, который продолжался часов с пяти до семи вечера. Веранда и зал снова наполнялись публикой, и все начиналось, как и во время завтрака, только с подачей большего количества блюд, включая первое, второе и сладкое, тогда как за завтраком большинство гостей обходилось одним-двумя. После обеда гостей — опять уборка со столов, перестилка скатертей, небольшая пауза. Ужин персонала — из одного блюда.

На завтрак нам выдавали по кружке кофе с молоком и по небольшой булке.

Рабочий костюм у нас, мальчиков, состоял из черного пиджака, черных брюк и белой рубашки с накрахмаленной грудью, с крахмальным воротничком и белым галстуком. Но такая роскошь, как белая рубашка и ее частая стирка, нам была не по средствам, поэтому мы заменяли ее целлулоидной манишкой и таким же воротничком. Такая галантерея стоила недорого, а служила она подолгу. С течением времени эти наши доспехи желтели, и их приходилось менять.

Я не могу с точностью сказать, получали ли мои товарищи, мальчики Франц и Карл, от хозяина какое-либо жалованье кроме питания и койки на чердаке, которую занимал Франц (Карл был местный и жил у родителей). Знаю только, что они работали учениками по контракту их родителей с хозяевами и через три года обучения должны были быть подготовлены для работы официантами, а что это за работа, я расскажу ниже. О себе скажу лишь, что, кроме койки на чердаке и питания, хозяева не платили мне ни копейки.

Кроме перечисленных выше обязанностей на мне лежала еще одна, пожалуй, не менее важная обязанность — быть рекламой для привлечения в ресторан и гостиницу «Ганновер» приезжающих из России курортников. Для них я каждое утро заполнял на русском языке несколько карточек меню.

Из взрослых служащих в ресторане кроме старшего официанта Франца Лерла было еще три рядовых официанта — шпайзентрегера, что значит «носильщик кушаний». Это были действительно носильщики — люди очень тяжелого, изнурительного труда.

Один из них, Рудольф, высокого роста, худощавый, редко улыбавшийся мужчина лет сорока с простым деревенским лицом, был родом тоже из городка Тепла, как и Франц Лерл. Второй, небольшого роста, юркий с редкими темными, зализанными назад волосами на лысоватой голове, тоже лет сорока, по имени Венцель, часто поторапливал нас, покрикивая на местном богемском диалекте: «Орамо, орамо!» — что значило «Аброймен, аброймен!» («Убирайте, убирайте! (со столов посуду. — Ф. К.)»). У него был неприятный, резкий голос, и мы его не любили за эти его покрикивания на нас.

Третий, Альберт, молодой, лет двадцати семи человек, круглолицый, с серыми, чуть косящими глазами и русыми, гладко зачесанными, напомаженными волосами, среднего роста, прямой и стройный, имел надменный вид, как бы показывая свое превосходство над остальными. Позднее я узнал, что Альберт немного знает английский язык. Он был дерзок на руку, и я видел раза два, как он давал пощечину мальчику Францу. «Эге, — подумал я, — а в Петербурге говорят, что за границей мальчиков не бьют. Вот так не бьют. Бьют за милую душу». В общем, Альберта мы тоже не любили за его надменный вид и за это рукоприкладство.

Вот таковы были мои взрослые товарищи по работе, австрийские официанты.

Когда я видел, как работают Рудольф, Венцель и Альберт в часы пик, то есть когда во время завтрака, обеда или ужина полон ресторан гостей, у меня пропадала всякая охота стать впоследствии официантом, как они.

Представьте себе почти бегущего, одетого в черный фрак, в белую крахмальную рубаху с тугим накрахмаленным воротничком, при черном галстуке, человека с протянутыми вперед руками. А руки-то у него не пустые. В левой руке в пальцах веером две тарелки с кушаньем, а к этим двум вдоль руки вверх к плечу нанизаны еще четыре! И как только они держались? А в правой у него еще две тарелки! Причем не маленькие, не десертные, а полновесные обеденные тарелки. А сколько все они весили вместе с кушаньем! И такие шаткие сооружения из множества тарелок от кухни до веранды или до зала на расстояние больше двадцати метров, а затем между столиками каждому официанту за день надо было пронести по нескольку десятков раз. И надо отдать должное этим скромным труженикам в щегольских фраках: я ни разу не видел, чтобы Рудольф, Венцель или Альберт уронили хоть одну тарелку или неосторожно запачкали пролившимся с тарелки соусом свою одежду. Так ловко и аккуратно они работали!