Клод Моне - Мишель де Декер

Поль Дюран-Рюэль сочетал в себе любовь к искусству и талант торговца картинами. Отметим к слову, что эти два качества редко встречаются в одном человеке. Собственно говоря, Дюран-Рюэль вырос в обстановке прекрасного и понимал все тонкости ремесла. Его отец, крупнейший бумагопромышленник, в свое время переключился на торговлю произведениями искусства. Именно он открыл миру Коро и Делакруа.

Впрочем, предоставим слово Дюран-Рюэлю-сыну. В интервью, данном журналисту «Эксельсиора» Гюставу Кокио 28 ноября 1910 года, он рассказывал: «Первым я познакомился с Моне. Его представил мне Добиньи — в Лондоне, в 1870 году. Прислушавшись к его совету, я проявил горячий интерес к этому художнику, уже тогда выделявшемуся огромным талантом. Физически крепкий и выносливый, он, казалось мне, может без устали писать столько лет, сколько сам я и не надеялся прожить на свете. Правда, я был на девять лет старше его…»

В мирное время Дюран-Рюэль держат галерею в Париже, на улице Лаффитт. Мастерство Моне он оценил сразу. Поэтому неудивительно, что, едва переправившись через Ла-Манш, Клод сейчас же направился к торговцу, прихватив с собой несколько полотен.

Лишенный возможности вести торговлю в осажденном Париже, Поль Дюран-Рюэль решил открыть лавку в Лондоне, на Нью-Бонд-стрит. У этого человека слова никогда не расходились с делом.

— За работу! — сказал он Моне. — Набросайте мне пару-тройку картин, я их выставлю.

Оба сдержали обещание.

Гайд-парк, Грин-парк, здание парламента, корабли на лондонских пристанях — от зоркого глаза Моне не укрылось ничего. Британские туманы и британские газоны совершенно его очаровали. Он пишет и пишет. В том числе и Камиллу, которой наконец-то удалось вырваться из Гавра. Она приехала вместе с ребенком — и вот уже готов ее портрет. Камилла сидит на диванчике, держа в руках нераскрытую книгу. Сквозь муслиновую занавеску на нее падает рассеянный свет. На этой картине, названной «Размышление», Камилла выглядит немного постаревшей, но она все еще очень хороша собой. Однако взор ее исполнен глубокой печали. Благодаря усилиям Дюран-Рюэля картина появилась на Международной выставке изобразительных искусств, открывшейся в Кенсингтоне 1 мая 1871 года.

К этому времени до Моне уже докатилась весть о кончине его отца, случившейся 17 января в Сент-Адрессе. Итак, Адольф Моне, которому исполнился 71 год, успел прожить в браке с 36-летней Амандой Ватин всего-навсего два с половиной месяца.

Смерть отца обычно означает наследство, во всяком случае, хоть какую-то его долю. По логике вещей, Моне следовало незамедлительно мчаться домой, в Нормандию, и отстаивать свои интересы перед братом Леоном, сводной сестрой — одиннадцатилетней Мари, наконец, перед молодой вдовой. Вся эта тесная компания вполне могла воспользоваться его отсутствием и присвоить себе то, что причиталось ему по праву. Как ни странно, на сей раз Моне повел себя совсем не характерно: он просто-напросто отмахнулся от участия в дележе наследства. Дескать, поживем — увидим. И уехал в Голландию. Близился к концу май 1871 года. Коммуна доживала свои последние дни, на улице Рампонно разобрали последнюю баррикаду (в историю эти события вошли под именем Трагической недели), Курбе томился в тюрьме за разрушение Вандомской колонны, а Моне чувствовал себя счастливым, довольным жизнью, и главное — не отягощенным никакими денежными затруднениями.

Правда, Камилла и маленький Жан не вполне разделяли его восторги. Плавание по Северному морю сопровождалось сильной бурей, и они оба высадились на берег совершенно больными.

Но откуда возникла сама идея поездки в Голландию? По всей видимости, ее подсказал художнику Добиньи, хорошо знавший эту страну и восхищавшийся ее пейзажами. Возможно также, что Моне припомнились рассказы Йонкинда, который еще в Онфлере твердил ему, как прекрасны голландские каналы, мельницы и тюльпаны…

Благодаря деньгам, полученным от Дюран-Рюэля (который к этому времени купил, а может, успел и продать как минимум одно полотно Моне!), семейство замечательно устроилось в Голландии. Ради укрепления семейного бюджета Камилла давала зажиточным буржуа из Заандама «уроки разговорного французского». Заандам (или Саардам) представлял собой маленький городок на Зуидерзее (в 1870 году его население составляло 10 тысяч человек; в наши дни оно выросло до 70 тысяч), в семи лье к северо-западу от Амстердама.

Название Заандам происходит от двух слов: dam — плотина и zaan — песок. Впрочем, поэтически настроенные историки предпочитают другую версию и утверждают, что название Саардам (приют царя) город получил в память о пребывании здесь русского царя Петра Великого, который в 1697 году под именем Михайлова работал простым плотником на судостроительной верфи.

Несколько месяцев, проведенных художником в Голландии, оказались невероятно плодотворными. Двадцать пять полотен! Порт, корабли, вечерняя река, синие дома на берегу канала и, разумеется, мельницы — целая серия мельниц (Моне вообще любил писать сериями), то легко касающихся крыльями серого, туманного неба, то пронзающих его насквозь, заставляя дробиться облака.

Очевидно, именно во время своего первого пребывания на Зуидерзее Моне открыл для себя японский эстамп. Впоследствии он украсит такими эстампами стены своего розово-зеленого дома в Живерни. В своей книге «628 Е-8», повествующей об автомобильном путешествии по Бельгии и Германии (название книги повторяет номерной знак машины), Октав Мирбо приводит свою версию этого открытия. «Во время путешествия, — пишет он, — я часто представлял себе тот сказочный день пятидесятилетней примерно давности, в который Моне, приехавший в Голландию работать, развернул бумажный пакет и пригляделся к упаковке. Так он впервые увидел японский эстамп. Я воображал себе ту сумасшедшую радость, с которой он, вернувшись к себе, начал раскладывать перед собой эти „картинки“. Самые лучшие и самые красивые из них представляли собой оттиски с работ Хокусаи и Утаморо, о чем он, разумеется, не имел тогда никакого понятия. Они положили начало не только его знаменитой коллекции, но и глубокой эволюции всей французской живописи конца XIX века».

Некоторые комментаторы считают предложенную автором книги версию излишне «романизированной». Не думаем, что они правы. Во-первых, Мирбо лично знал Моне и часто навещал его в Живерни, так что этот рассказ он, скорее всего, слышал от самого художника. Во-вторых, мы располагаем свидетельством Анны Превост[20], в последние годы жизни Моне (с 1920 по 1922 год) служившей в его доме кухаркой. Вот ее слова:

«Однажды, это было в 1920 году, я только что поступила работать в дом в Живерни, так вот, однажды я принесла господину Моне блюдо ошпаренных каштанов — он очень любил мои каштаны, господин Моне! — и, набравшись смелости, потому что меня уже давно мучило любопытство, спросила:

— А что это за красивые картинки висят здесь на всех стенах?

Он улыбнулся и немного насмешливо ответил:

— Эти картинки, милая моя Анна, люди называют японскими эстампами.