Повесть о настоящем Шарике - Ринат Валиуллин

– Только то, что они питаются душами, прожорливые зелёные крокодилы, стоит только им схватить вас за руку. Я знаю, как впечатлительны люди, шуршите листвой интимности, вы уже неизлечимы, во всем вам мерещится прибыль, даже в любви, даже в любви к животным. Я же знаю, что некоторые нас разводят, чтобы потом продать. Медали, выставки, всем нужна родословная. А жизнь проходит, как пустая порода, никаких тебе ценностей.

– Жизнь – это факт, как бы мы не отрицали, без денег она скупа.

– Возможно, ты прав, в любом случае, я тебе их отдам. Найду и отдам.

– Найдёшь. Не смеши меня.

– Хорошо, давай отработаю.

– Ты же ленив, как сто сорок тюленей.

– Болтать я умею, я расскажу тебе притчу, из собственной жизни.

– Валяй. Это будет самая дорогая притча в моей жизни, надеюсь, она того стоит, – сел я напротив него.

– Да. Из личного опыта.

Дело было весной, ещё до того, как ты меня подобрал. Я жил тогда с Билли. Из тающей кучи снега, ставшей сборищем мусора, в которой будто от нечего делать чьи-то глупые руки перевернули урну с бумагой и пеплом, нищий своим зорким взглядом, брошенным с лица, приплюснутого, как алюминиевая банка, поднял пятитысячную купюру.

– Билли – счастливчик, – промурлыкал рыжим голосом я, когда он мне протянул купюру. – Сума сойти, пять тысяч одной бумажкой. Я никогда не трогал денег такого размера, поднял её к свету, солнце погасло от зависти к целому состоянию. Ему завидовал бог, да и все позавидовали, наверное, кроме меня, которому он её протянул. Я понюхал лакмусовую бумажку успеха с недоверием: – Гуляем сегодня?

– А как же! – купюру обтёр о пальто, найденное в прошлом году, сложил в карман, но потом вспомнил, что в нём дыра больше, чем рана в моём здоровенном сердце, пришлось зажать в кулаке, первой мыслью было нажраться от пуза. Или сначала похвастаться перед другими бомжами или начать копить и положить всё в банк?

– У тебя же нет паспорта! – следил я заходом его мыслей.

– Может, отдать всё подруге?

– Терезе?

– А что? Она бы припрятала в надёжное место.

– Я знаю это место, под лифчиком. Я бы не стал доверять ей. Ты хоть хозяин, но не барин, а впрочем, делай как хочешь, – сам по себе решил прогуляться Том, и начал вылизывать свою шерсть, продолжая рассказ:

– Я и раньше предполагал, что Тереза мне изменяет, – представил Билли, что будет, когда Колин, так звали её дружка, начнёт раздевать и лапать неповторимую его кралю Терезу. Как упадёт купюра тяжёлым камнем, как Колин, обо всём забыв, отбирая у неё деньги, начнёт несчастную женщину хлестать по щекам, его бедную дуру. Ив конце концов, переспав с ней на скорую руку, он завладеет её волей, они помирятся и всё пробухают. Больше всего на свете Билли не любил женских и детских слёз. «Нет, деньги её погубят, – рассуждал про себя, – а меня – доброта». Так подумав, он снова развернул бумажку, понюхал: «не пахнут, хотя нашёл их в таком дерьме, а они не пахнут, надо же». И тут же заметил чернилами в уголке выписан телефон. «Может, это хозяин купюры», – заговорила в нём совесть… «Откуда у меня, у бомжа, совесть-сука, она проснулась, начала меня донимать и повела в телефонную будку. Хотя раньше туда я заходил только справить нужду или погреться». Нашёл в кармане монету, набрал номер:

– Алло. Кто это? – пробасил голос, бугристый, неровный, словно дорога в деревне.

– Я? – забыл он своё полное имя. Все его звали просто Билли. Кто знает откуда это повелось. – Я, Билли Франко.

– Билли? Какой Билли?

– Терпеливый, но добрый! (Что за тупые вопросы?) Вы не теряли пять тысяч рублей (его вопрос прозвучал ещё тупее) на перекрестке Московского и Благодатной?

– Это что за программа?

– «Розыгрыш»! – огрызнулся Билли, пожалев уже что позвонил.

– Из какого агентства? Как вы уже достали! Сколько можно парить людей, дешёвые разводки. Правда, раньше вы предлагали больше! Не надоело?

– Нет, я просто нашёл ваши деньги, если они, конечно же, ваши.

– Какие деньги?

– Деньги, какие деньги? Пять тысяч рублей одной купюрой.

– Нет, я ничего не терял. Давайте договоримся, Билли. Или как вас там, Билли Франко, то есть Билли честный. Так вот, вы оставляете их себе, но взамен забываете этот телефон.

Бомж, то есть Билли, будто проснулся после долгой подвальной спячки:

– С какого? Вы хотите купить мою совесть за пять косарей?

– А сколько она, по-вашему, стоит, ваша грёбаная совесть? Предложите другую цену. Сколько она может стоить?

– Сколько? – не раздумывая, нищий разорвал бумажку. – У тебя столько нет, уже нет, – заржал ему в трубку. – Она бесценна, – бросил в воздух конфетти из мелких купюр и повесил на рычаг телефон.

– Хорош гусь! – сказал я. – Я даже представил, как ты недоуменно поднял вверх хвост, словно хотел узнать направление ветра, стряхнул с себя мишуру денежных значков. И двинулся вслед за хозяином. Теперь я понимаю, почему ты его так любил…

* * *

Вечером после работы Бобик предложил Шарику зайти к нему на пиво и на футбол. В отличие от Шарика, который больше любил играть, Бобик был из тех, кто любил его смотреть. Нет, Шарик тоже любил поболеть за настоящий футбол, но показывали не Лигу чемпионов, шёл футбол местного значения, если не сказать, что стоял. Чем больше пытался Шарик вникнуть в игру, тем больше ему казалось, что нашим игрокам установили импортную АБС, и система тормозов работала настолько надёжно, что теперь они не только не успевали сделать ноги, чтобы вовремя вернуться в защиту, но, рвануть вперёд для взятия ворот. Футболисты лениво толкали мяч в середине поля.

Но делать нечего, Шарик взял предложенное ему Бобом пиво и погрузился в экран, как в пустые ворота. Голос комментатора тянул в дрёму, футболисты играли монотонно, натянуто, словно в скрипки. Бобик нервничал, любимая команда проигрывала. Мяч не слушался, да и слушать было нечего. Чтобы добавить темпа, Шарик надел наушники и поставил «Полёт шмеля». С музыкой смотреть стало легче: слаженный оркестр музыкантов: два привратника, то и дело развешивали бельё (двадцать пар потных трусов и маек), командуя обороной, выстраивая стенки и вводя мяч в игру от ворот.

«Дайте мне мяч! Дайте! И я забью, только допью пиво!» – как ему казалось, кричал про себя Шарик с дивана, пытаясь взять на свой счёт хотя бы часть страданий своего друга. Тот страшно нервничал: то вскакивая, то хватаясь за голову, то бормоча какие-то мантры себе под нос.

– Что ты кричишь, Шарик! Комментатора не слышно, – посмотрел на него Боб.

– А, извини, – громко рявкнул Шарик, показывая ему на наушники.