Две сестры. Честь рода - Елена Малиновская

– Уверяю вас, эта девушка может себя вести намного хуже, – с сарказмом буркнул себе под нос Лукас и с болезненной гримасой потрогал подушечкой большого пальца разбитую нижнюю губу, прежде не забыв лукаво подмигнуть мне.

– Что ты затеял? – продолжила я наседать с расспросами на братца, не позволив разговору свернуть на обсуждение моей скромной персоны и моих многочисленных прегрешений перед обществом. – Генрих мертв не меньше месяца, и ты прекрасно об этом знал. Так зачем было тащить меня и Анну через всю Итаррию? Хочешь, чтобы мы возложили цветы к фамильному склепу рода Мюррей? Мог бы в таком случае не выдумывать столь слезливую и насквозь фальшивую историю о всеобщем прощении перед смертным одром!

– Ты в курсе, что мой отец мертв? – искренне удивился Вильгельм. Но тут же осекся, посмотрев на Анну, которая сидела тиши мыши, прижавшись к боку Герды. – А, понятно, мог бы сразу сообразить. Рад, что дар Анны не исчез со временем, чего я, признаюсь честно, опасался.

– А чему еще ты рад? – гневно вопросила я. – Своему умению обманывать?

– Разве я хоть в чем-то обманул тебя? – спокойно поинтересовался Вильгельм, не дожидаясь, когда иссякнет поток обвинений. – Вообще-то, я ни слова не сказал о том, что отец еще жив. Я просто упомянул об его болезни, а остальное ты домыслила сама. По вполне понятной причине я не стал тебя разубеждать. Признайся, если бы я сказал правду, ты бы приехала сюда?

– Сначала скажи ее, эту правду, – ядовито посоветовала я. – Пока я знаю только о том, что Генрих умер. При каких обстоятельствах это произошло?

– Пожалуй, чахотку можно назвать родовым проклятьем нашего семейства, – чуть повысив голос, произнес Вильгельм и подошел ближе к нашей компании. Немного поколебавшись, он опустился в одно из свободных кресел, сев так, что Лукас оказался от него по левую руку, а диван, на котором уже не оставалось свободных мест, – по правую, после чего продолжил: – И многие были склонны считать, что именно от этой болезни умер мой отец. Многие, но не я.

На этом месте Вильгельм бросил на меня осторожный взгляд, но я не собиралась его прерывать, немало заинтригованная столь необычным началом рассказа. Пожалуй, стоит на время прикусить свой язычок, иначе мы еще долго не доберемся до сути. Мой сводный брат благодарно улыбнулся мне, словно прочитав мои мысли, затем продолжил:

– Если это была чахотка, то явно нетипичная. Всем известно, что эта болезнь редко убивает быстро. Обычно она тянется годами, выматывая до изнеможения повторяющимися приступами жертву. Она может затаиться на несколько лет, а затем нагрянуть вновь, когда бедняга уже полностью уверовал в свое выздоровление. А может терзать безостановочно месяцами. Но никогда она не убивает за неделю.

– Неделю? – переспросил Лукас, и тонкая вертикальная морщина прорезала его переносицу.

– Ровно семь дней мой отец лежал в лихорадке, сотрясаясь от страшного кашля, после которого на постельном белье оставались кровавые пятна. – Вильгельм словно не услышал его вопроса, впрочем, Лукас и не требовал ответа, скорее, выражал свое недоумение. – Это было страшно, Хлоя, действительно страшно. В первые дни болезнь еще давала ему краткие передышки, и тогда отец пытался приободрить меня. Он уверял, что вскоре придет в норму, был даже готов переехать на юг, где, по слухам, климат благоприятствует быстрому выздоровлению. А затем начался настоящий кошмар. Чахотка взялась за него всерьез, пытаясь вытрясти из тела остатки легких. В те редкие мгновения, когда кашель отступал, отец лежал на спине и плакал. Именно тогда он сказал мне, что жалеет о том, как поступил с тобой и Анной. Понимаешь, Хлоя, он искренне хотел попросить у тебя прощения. Но я не рискнул оставить его, опасаясь, что в таком случае пропущу последние мгновения его жизни и вернусь лишь к хладному трупу.

– Мне очень жаль, – тихо произнесла я. Что скрывать, от истории Вильгельма мне стало не по себе. Генрих не заслужил подобной смерти. В принципе, он был неплохим человеком. Самоуверенным, властным, жестким, но не жестоким. Все-таки по мере сил и возможностей он пытался выполнять необходимые обязательства по отношению ко мне, хотя это и не приводило его в восторг.

– Да, мне тоже жаль. – Вильгельм глубоко вздохнул и замолчал, погрузившись в какие-то воспоминания. Судя по тому, как при этом опасно заблестели его глаза, вряд ли они были приятными. Но пауза не продлилась долго. Спустя несколько минут он продолжил прежним размеренным голосом, словно перечислял мне список недавних покупок: – Так или иначе, мой отец умер, хотя за эту неделю у нас в гостях перебывали все местные целители и даже один столичный. Стоит ли говорить, что все их усилия ни к чему не привели? Стыдно признаться, но когда по прошествии этой невыносимо долгой и мучительной недели я зашел к отцу в спальню и понял, что он умер, то испытал облегчение. Он лежал на сбитых, смятых простынях и улыбался. Наконец-то из его глаз ушло выражение тоскливого ужаса, а грудь больше не сотрясалась от кашля. А дальше все завертелось так, как и положено. Я почти не участвовал в подготовке к похоронам. Я пил все эти дни, силясь заглушить боль утраты. Впрочем, от меня ничего и не требовалось. Все заботы на себя взяла сьерра Кайра.

Я невольно кивнула, показывая, что не забыла это имя. Всю жизнь, сколько себя помню, сьерра Кайра вела здесь домашнее хозяйство. Высокая дородная женщина, она умудрялась быть сразу же в нескольких местах одновременно. Я могла слышать ее громогласный голос на кухне, где она распекала нерасторопную кухарку, а через мгновение встречала ее на третьем этаже, где она придирчиво изучала подоконники, выискивая на них следы пыли после недавней уборки. Кстати, странно, что она нас не встретила. Когда я покидала имение Мюррей полгода назад, Кайра еще была полна сил и не собиралась уходить на отдых. Хотя она и находилась в преклонном возрасте, но с прежней скоростью и легкостью взбегала в кабинет Генриха, спрашивая, нет ли у хозяина каких-либо особых пожеланий к ужину. Пожалуй, только ее присутствие в доме хоть как-то скрашивало мое безрадостное детство. Кайра не одобряла демонстративного безразличия ко мне со стороны Генриха, но открыто пойти против мнения хозяина не осмеливалась. Однако это не мешало ей украдкой подкармливать меня сладостями и иными способами хоть как-то облегчать бремя очередного несправедливого наказания. Впрочем, говоря откровенно, с момента приезда я вообще не видела в доме слуг, кроме того молчаливого гиганта, который помог мне с багажом. И это было очень странно. Неужели болезнь Генриха и безуспешные попытки его излечить настолько серьезно подкосили благосостояние рода Мюррей, что Вильгельм был вынужден отказаться от посторонней помощи? Да нет, вряд ли. Никогда не поверю, что смертельный недуг, продлившийся всего неделю, сумел разорить одно из самых состоятельных семейств Итаррии.

– Миновала неделя после ритуала погребения. – Сухой голос Вильгельма, в котором совершенно не улавливалось никаких эмоций, вернул меня из воспоминаний в суровую действительность. – Затем еще одна. А потом я сбился со счета дней. Мое алкогольное безумие продолжалось, благо что больше никто не мог призвать меня к ответу. Только Кайра как-то пыталась достучаться до моего здравого смысла, но все безрезультатно. Однако она не отчаивалась, с завидным постоянством заводя со мной душеспасительные разговоры и увещевая перестать гробить собственное здоровье. Это происходило каждое утро, пока я мучился от похмелья и жестоко страдал от любого громкого звука. И однажды во время очередной такой проповеди Кайра захлебнулась от приступа страшного кашля. Благо он не продлился долго. Как сейчас помню, с каким удивлением на лице Кайра отерла рот и долго изучала свой носовой платок. Впрочем, тогда я не придал особого значения ее болезни. Подумал, что она просто простудилась. На дворе была середина августа, в наших краях уже зарядили дожди и царила весьма промозглая и неприятная погода. По крайней мере, этот приступ не позволил Кайре продолжить промывать мне мозги. И я поспешил воспользоваться удобной возможностью и вновь напился. К моему величайшему удивлению, на следующее утро меня никто не разбудил, хотя обычно это всегда делала Кайра. Я провалялся в постели до обеда, затем все же решил навестить домоправительницу и осведомиться об ее здоровье. Грызло меня смутное чувство беспокойства. Кайру я нашел в ее комнате. Бедняжку бил озноб, но самое страшное – она периодически сотрясалась в приступах подозрительно знакомого кашля. Естественно, я поспешил выкинуть эту мысль из головы, придумал себе подходящее объяснение по поводу слишком сильной простуды. Однако это был первый вечер со дня смерти отца, который я провел абсолютно трезвым. Нет, я пил, конечно, только не пьянел из-за волнения, в котором не смел признаться даже самому себе. То и дело я подкрадывался к дверям спальни Кайры и прислушивался к тому, что происходило за ними. А потом возвращался к себе, преисполненный ужаса и дурных предчувствий. Вновь и вновь я прикладывался к бутылке, надеясь, что моя тревога растворится в спасительном хмелю.