Польская супруга Наполеона - Сергей Юрьевич Нечаев

что ничего от нее не требует, что хочет, чтобы она просто побыла с ним немного, вот и все. Понимая, что бесчеловечно обольщать эту почти пока еще девочку в этот вечер, он стал утверждать, что очень хочет понять ее, что ее душа для него – неведомый ему плод, от которого он еще никогда не вкушал; что женщина, желающая остаться верной своему нелюбимому мужу, для него – тайна, которую он хочет непременно раскрыть; что здесь, вероятно, все зависит от того, какое воспитание она получила, какую жизнь вела в деревне, какое общество посещала, каковы ее мать, семья – он хочет все это знать, ему все это безумно интересно.

Мало-помалу Мария вновь перестала плакать и даже немного разговорилась. И время полетело незаметно в излияниях и уверениях с обеих сторон. Юная графиня еще и еще раз старалась уверить императора, что пришла к нему только потому, что питает полную веру в его обещание вернуть полякам прежнюю свободу. Наполеон снова встал перед ней на колени и поцеловал ей руки…

На ее счастье вдруг появился Дюрок. Наполеону предстояло работать всю ночь, и он сам приказал своему обер-гофмаршалу сыграть роль напоминающего сигнала. Дюрок осторожно постучал в дверь, и это был знак того, что свидание окончено. На сей раз Даная была спасена.

– Как, уже? – удивился Наполеон.

Потом, обратившись к Марии, он сказал:

– Ну что ж, моя сладкая трепетная голубка, осушите свои слезы, идите домой и отдохните. Не бойтесь больше орла, он не применит к вам никакой силы. Придет время, и вы сами полюбите его. А если вы, в конце концов, его полюбите, он будет для вас всем, понимаете, всем…

При прощании он помог ей завязать плащ, проводил до двери, но там, положив руку на щеколду и грозя не открыть, заставил ее пообещать, что это посещение не будет последним и завтра она придет снова.

Вывод камердинера Констана обо всем этом прост, как правда, но его все же интересно привести, чтобы лишний раз подтвердить мысли о том, что каждый человек оценивает то или иное событие в зависимости от уровня своего развития, а также о том, что справедливая оценка всякого события гораздо легче для последующих поколений, чем для современников. Святая простота Констан написал:

«Во время своего тет-а-тет с императором мадам В… так плакала и рыдала, что мне было слышно в дальней комнате, и это раздирало мне сердце. Быть может, император так ничего и не добился от нее в это свидание».

* * *

Как ни странно, Наполеона вовсе не оттолкнули ее слезы. Глубокая симпатия к этой молодой женщине, казалось, проникла в его душу. Теперь он желал не только ее тела, ему хотелось завоевать и ее сердце.

Чувства Марии Валевской после этого первого свидания с императором трудно описать лучше, чем это делает Гертруда Кирхейзен:

«Но она не чувствовала отвращения к Наполеону. Она видела в нем героя и преклонялась перед ним. А перед кем преклоняются, того не могут ненавидеть и чувствовать к нему отвращение. Если бы она была свободна, может быть, она оказала бы ему меньше сопротивления. Но она не была свободна. У нее был сын, которого она любила, у нее были муж и семья, которым она никогда не давала повода быть недовольными ею в смысле благонравия. Кроме того, сдаться так, без всякой борьбы, противоречило ее женскому инстинкту».

Но что бы она ни говорила сама себе, ей все же пришлось отбросить все эти соображения. Патриотизм одержал победу над страхом перед чрезмерной настойчивостью Наполеона, и она обещала приехать еще раз.

Когда она ушла, Наполеон почувствовал себя опьяненным своей победой и погрузился в приятные мысли об ожидавших его радостях, а его верный Дюрок повез Марию в той же карете, что доставила ее к Наполеону, успокаивая по дороге и обещая, что все будет хорошо и ей ни о чем не придется жалеть.

Дома Мария написала письмо мужу:

«Вы станете упрекать меня, Анастаз, за мое поведение, но вы должны упрекать только самого себя. Я должна раскрыть вам глаза. Увы! Вы были ослеплены тщеславием и патриотизмом и не почувствовали опасности. Этой ночью я провела несколько часов с… Ваши политические друзья должны вам подтвердить, что это они послали меня. Мне удалось остаться безупречной, но я обещала приехать снова…»

Засыпая, она думала о благородстве и величии Наполеона. Он был добр с ней, он был даже нежен, нисколько не груб, оказался таким предупредительным и чутким. Она немного успокоилась, страх почти исчез. Он пощадил ее сегодня вечером, почему же он не пощадит ее в другой раз?

И улыбка появилась на ее давно никем не целованных губах.

Глава восьмая

Переход от уговоров к угрозам

Со следующего дня Наполеон продолжил свои ухаживания, о чем нам известно по его письмам Марии, которые воспроизводятся ниже. Опасаясь, что она не поймет его неразборчивый почерк, он продиктовал эти строчки секретарю и в конце под ними поставил свою ПОДПИСЬ:

«Мне очень хочется увидеть вас, Мария, сегодня вечером, в восемь. За вами приедет карета… Надеюсь, сегодня вечером я смогу вам сказать, как вы меня вдохновляете, а также о тех досадных помехах, с которыми я столкнулся…

Тысяча поцелуев в губки моей Марии».

Она ответила ему, что приехать не сможет. Ответила мягко, без излишней категоричности, явно не желая обидеть. На другой день от него пришло еще одно письмо:

«Человек, который передаст вам это письмо, сообщит вам о моих чувствах, которые я испытываю к вам, Мария, и привезет мне от вас новые известия… Ваше письмецо просто очаровательно, и я с радостью целую ручку, его написавшую, смотревшие на него глазки, которые я безумно люблю, боготворю сердце, которое его продиктовало».

А вот еще одно письмо, несомненно, датированное той же неделей, в котором император уже не сомневается, что их встреча состоится:

«Я наверняка увижу вас сегодня вечером, чтобы тысячу, тысячу раз вам повторить: я люблю вас! Ответит ли ваше сердечко на мою любовь? Целую нежно ваши глазки, хотя они, конечно, такие злюки!»

В этом письме фразу «я люблю вас» Наполеон почему-то написал по-итальянски. Пока Мария думала над тайным смыслом этого, посыльный доставил ей от Наполеона большой пакет. Заинтригованная Мария развернула его, тщательно прикрыв двери. Из пакета она вынула несколько футляров, обтянутых красным сафьяном,