Свидание на пороховой бочке - Елена Логунова

На третьем месте оказался Экшн Парк в Нью-Джерси. Немолодой посетитель, катавшийся в жару на водной горке, скончался от сердечного приступа, вызванного шоком от перепада температур при падении в холодную воду.

В тематическом парке «Морской мир» в Орландо мужчина, наслаждавшийся купанием в пестрой компании тропических рыб, дельфинов и выдр, порезал ногу об острый кусок коралла и через три дня умер от сепсиса.

В парке Кони-Айленд в Бруклине хрупкий пожилой японец с остеопорозом, артрозом и хондрозом сломал себе шею в крутом пике на катальной горке.

Во Всемирном парке аттракционов Гулливера в Англии девушка с синдромом Дауна выпала из кабины колеса обозрения, по пояс высунувшись в окошко.

В парке «Шесть флагов над Джорджией» в Атланте американские горки лишили жизни семнадцатилетнего парня, у которого ветром снесло с головы кепку. Чтобы достать ее, несчастный недоумок полез на рельсы и закономерно попал под поезд.

В парке «Шесть флагов над Кентукки» в Луисвилле оборвавшийся кабель обмотал ноги и шею девушки на башне свободного падения. Понятно, что было дальше. Бр-р-р-р!

В лондонском парке Беттерси один из вагончиков уже тронувшегося поезда на горке «Большая медведица» внезапно оторвался, покатился назад и задавил пятерых людей в очереди.

А в парке «Большое приключение» в Нью-Джерси восемь человек погибли при пожаре на аттракционе «Замок с привидениями». Их тела обгорели настолько, что опознать пострадавших удалось только по картам дантистов.

Ознакомившись с этим жутким списком, я предположила, что в половине случаев трагические ЧП с гостями парков развлечений происходят по их собственной вине. Осторожнее надо быть, господа и товарищи, внимательнее и осмотрительнее!

Ответственность за вторую половину катастроф явно можно было возложить на неисправную технику.

Придя к такому выводу, я разделила исходный список несчастных случаев на два, что повлекло за собой создание еще пары папок, визуально увеличивших объем проделанной мной работы.

На этом я свой первый трудовой день в Русляндии закончила и приступила к решению частно-собственных бытовых вопросов: где жить и чем питаться?

Тут мне, надо сказать, повезло: как ревизора — личность, нуждающуюся в пригляде и умасливании, — меня определили на постой в шикарный замок при парке. В проживание были включены завтраки, в столовой для сотрудников я могла обедать, а первый мой ужин на новом месте гостеприимно организовали представители администрации отеля. В общем, голодной я не осталась, а потому была довольна и весела, если не сказать честно — навеселе.

Новые коллеги казались мне людьми премилыми, замок — очаровательным, вся Русляндия — сказочно прекрасной. Тем не менее я сознавала необходимость высоко нести гордое звание рекламного ревизора и удалилась с пирушки сразу же, как только собутыльники в моих глазах начали двоиться и троиться, демонстрируя отчетливую тенденцию к превращению в небольших человекообразных Горынычей.

От сопровождения я отказалась, не сомневаясь, что найду дорогу в свой номер самостоятельно. Это опрометчивое решение подарило мне богатую развлекательную программу на остаток вечера. Два крыла, четыре башни, внутренний двор, разноуровневые полы, полые стены с зубцами, подъемный мост, подвалы-катакомбы и прочие архитектурные атавизмы сделали топографию отеля весьма затейливой.

В защиту отельеров скажу, что поэтажные планы замка вовсе не были зашифрованы. Начертанные на убедительной имитации пергамента и обрамленные резным золоченым багетом, они украшали собой холлы у лифтов, радуя глаз постояльцев и пре-дупреждая нападки пожарной инспекции. Но у меня еще не было времени изучить эти чертежи, да и не стала бы я этого делать, если честно.

С типично кузнецовским самомнением я положилась на интуицию, запомнив в качестве главного и единственного ориентира коня в расшитой золотом попоне. На искусственном коне восседал фальшивый рыцарь. Сделанный из самоварного золота, он смотрелся как-то легкомысленно, а вот конь под ним был основательный — каменный, из солнечно-желтого песчаника. Той же масти, что незабвенная лошадь д’Артаньяна, но куда более величественный в своем багряном бархате.

Сложного фасона попона — или как называется такой комбинезон для лошадей? — укрывала Желтого Коня с головы до копыт. В обшитых золотой канителью прорезях на капюшоне чернели глаза, густо подведенные маркером. Конские очи от души насурьмили — ну, не сдержались! — турецкие рабочие.

Управляющий Луиджи, имеющий несколько иное представление о красоте парнокопытных, до сих пор при виде своего стильного рыцарского коня в самопальном басурманском макияже с чувством озвучивал что-то из непереводимого итальянского фольклора.

Короче, я запомнила коня, потому что его очень трудно было забыть. Незабываемый конь с тихой гордостью стоял в простенке между двумя узкими стрельчатыми окнами на нулевом этаже. Ниже мне спускаться не стоило — на минусовом уровне располагалась многофункциональная темница, где шуршали и скреблись временно замурованные штукатуры, а казалось — тюремные крысы.

Штукатуры работали в две смены, и доносящиеся из подвала стуки, скрипы и заунывные напевы придавали отелю-замку совершенно особый колорит. Горничные и портье уже успели сочинить с полдюжины историй о привидениях, якобы обитающих в подземелье и на чердаке.

Я запомнила, что от коня мне нужно повернуть направо, проследовать по коридору до витражной двери, пересечь восьмиугольный холл непонятного назначения, обогнуть пустопорожние доспехи, ласково именуемые отельным людом Железным Дровосеком, в тылу этого средневекового айронмена обнаружить винтовую лесенку и по ней подняться в башенку с двумя светлицами, из которых левая — моя.

Ничего сложного, если сравнивать со спортивным ориентированием в римском аэропорту Фьюмичино, где запросто можно опоздать на самолет при самом легком приступе топографического кретинизма.

— Ой, мороз, моро-оз! Не мо-о-орозь меня! Не моро-озь меня-а! Моего-о коня! — напевала я бархатным, как лошадиная попона, голоском, умягченным французским коньяком «Корвуазье», и плавно скользила по спирали длинной лестницы к незабвенному коню.

Но на финише я почему-то уперлась в замызганную дверцу, за которой яростно скреблись невидимки.

— Моего коня-а? Долгогрива-ва-а?

Я поднялась на пролет вверх и искательно огляделась.

Долгогривый необъяснимо отсутствовал.

Я поднялась еще выше, еще и еще.

Коня нигде не было.

«Кто ж его посадит, он же памятник?» — озадаченно пробормотал мой внутренний голос.

Я свесила голову в пролет, успела увидеть просверк чего-то розового и наугад покричала:

— Ау! Вы тут лошадь в попоне не видели?

Розовое пропало, не ответив.

Я снова пошла вниз и, добравшись до этажа, по всем приметам являющегося нулевым, категорически потребовала: