Мандариновый год - Галина Щербакова

Она резко, решительно вытерла руки и пошла в комнату к дочери.

– Еще одно слово отцу про машину, еще одно оскорбление в наш адрес – и считай, что ты круглая сирота и у тебя никогда не было ни отца, ни матери… Или как ты там говоришь? Не было причин для твоего рождения.

То ли от неожиданности прихода матери, то ли Ленка все-таки была еще ребенком и ее этим можно было испугать, но она растерялась. Никогда она такой мать не видела – и ростом выше, и голосом гуще, а главное, мать защищала то, что на взгляд Ленки цены не имело. Но раз защищала, да еще так упорно, значит, было там что-то такое, что надо было защищать… Не ахти какая мысль, но в голову Ленки она пробилась.

…Если есть на свете место, где тебя примут любую – наглую, глупую, беспардонную, то это твой дом. И надо быть полным, клиническим идиотом, чтоб его ломать. И ради чего? Ради машины! А я ведь думала, что ты не дура…

Анна Антоновна хлопнула дверью и ушла в кухню, Ленка осталась переваривать материны слова, и вот в этот самый момент вернулся домой Алексей Николаевич, лег под свои орудия мужской доблести, почувствовал наконец себя спокойно и решил, что это спокойствие стоит машины. Он стал думать о том, у кого взять деньги, еще не зная, что проблема эта уже перестала быть актуальной.

Утром он надел рубашку, выстиранную Анной, нашел в кармане свежий носовой платок, и чай ему подали, какой подавали обычно, крепко заваренный, в большой керамической кружке.

– Тут мне Ленка вчера, – сказал он чуть смущенно, – выдвинула одно условие…

– Я знаю, – ответила Анна. – Глупости все это. Где ты найдешь деньги на машину? Они же так подорожали… Она ляпнула и не подумала… Леша! – Анна говорила очень спокойно, даже ласково. – Не бери себе в голову всякие условия. Их нет. Если тебе невмоготу е нами – уходи. Я же не держу тебя. Разве ты не понимаешь, что это просто честно уйти, и все?

– Это, наверное, не очень убедительно, – ответил Алексей Николаевич, – но мне, поверь, Анюта, нужны эти стены… Я к ним прирос.

– А если я тебе скажу, что они мне нужны тоже? Ты вспомни, какая это была квартира и сколько битого стекла я вогнала своими руками в щели – от крыс…

– Что ж, тебе крысы дороги? – неловко пошутил Алексей Николаевич.

– Ну, считай, что крысы… Алексей! Ты свободный человек и можешь уходить на все четыре стороны. Это же, – Анна развела руками, – не твое. Это и мое, и Ленкино, и Ленкиных будущих детей.

– То, что я тебе предлагаю, хорошо, – продолжал мирно Алексей Николаевич. – Квартира – конфетка…

– Чего ж ты сам? – Анна почти восхищалась собой, что так ловко и правильно ведет игру, и даже жалела его, дурачка, у которого так все открыто, подставлено, что хочешь с ним делай…

– Понимаешь… Это квартира ее мужа… Все его руками… Мне там тяжело.

Еще бы!

– А мне в квартире чужого мужа будет легко?

– А ты сделаешь ремонт!

– А ты? Почему ты не сделаешь ремонт? – Анна встала с чашками и смеялась, глядя на него, но не зло, а насмешливо, и он почувствовал себя побитым, потому что, как не анализируй ситуацию, а она, Анна, права тысячу раз, а он не прав… И это так очевидно, что даже сердиться на него нельзя, можно только посмеяться. И тогда он сказал то, что не должен был говорить:

– Ты забываешь, что квартиру давали мне и моей матери…

– С этого мы уже начинали, – ответила Анна. – Ты стареешь, глупеешь с этой женщиной, ты становишься посмешищем.

И она вышла из кухни. Он остался сидеть над чашкой. Болела, ныла спина, видно, неудобно он сидел, хотелось вернуться в кабинет и лечь, но надо было торопиться на работу, и в передней они столкнулись с Анной, натягивая плащи. Потом она переобувалась и машинально ухватила его руку, и он вдруг почувствовал острое раздражение против нее. Чуть не сказал: «Чего хватаешься?» – но сдержался и ощутил вчерашнюю тошноту.

– Как ты не понимаешь, что вместе мы уже не сможем! – сказал он ей.

– Уходи же, уходи! – ответила она, но было неясно, торопит ли она его на работу или отвечает на его слова весьма определенным ответом.

Было у Анны необъяснимое ощущение: еще чуть-чуть и вся эта история кончится. И она благодарила Бога, что ни с кем в школе о своих домашних делах не делилась. Намекнула подруге, учительнице черчения, что, мол, не принесла им квартира счастья, вроде бы хуже стали жить, на что та ответила, что в семейной жизни вообще нет понятия «хорошо», а есть понятие «терпимо», и что теперь, когда половина мужиков – пьющие, никто ее, Анну, не поймет, так как все знают: Алексей рюмку, две – не больше. И не бабник. «Не бабник же?» – строго переспросила подруга, глядя Анне прямо в глаза.

– Да Господь с тобой! – ответила Анна. И не солгала.

То, что у него с этой корректоршей, идет по другому ведомству. Его заарканили. Отличие женщин от мужчин, может, даже главное отличие, в том и состоит, что они арканятся с превеликим удовольствием. Эта женщина и сопротивляется, и комплексует, и убегает рысью, прытью, галопом, эти же идут прямо, на первое «Куть! Куть! Куть!»

Вот его позвали, он и пошел. И если бы у нас было принято, как в Европе, иметь параллельные связи и ей, и ему, то ничего бы не было вообще. Но мы же Россия! У нас всегда все остро, будь то общественная жизнь, будь личная. Все на пределе, все на нерве.

Анна пожалела – немного правда, ведь и ее бы это коснулось – о том времени, когда за такие вещи запросто могли выгнать из партии. Это, конечно, крайность, но что-то в ней было. Какая-то узда для безвольных и бесхарактерных, как Алексей. Теперь все не так. Она это поняла, когда сходила в райком: инструкторша ее возненавидела именно за то, что она пришла по такому поводу. Европейский стиль работы! Ну и пожалуйста! Она сама все сделает. И в первую очередь она покроет клеенкой – видела красивую такую в желто-синих квадратах, а каждый квадрат в коричневой двойной рампе, – так вот она оклеет такой клеенкой в кухне пол.

Пусть он видит, что она не собирается двигаться с места. И палас большой закажет на дощатые полы, той самой родительнице. И чем лучше у них будет в квартире, тем труднее ему будет уйти. Он ведь прав. Он прирос к стенам. Интересно, а если бы это случилось, когда они жили в той, двухкомнатной квартире? Держался бы он за нее мертво? Но было странно вообразить себе, что такое могло быть там.

Во-первых, свекровь. У, какая у нее была свекровь! Из первых комсомолок. Она бы не чикалась, она бы все поставила на свои места сразу. Мысль же – хорошо бы, мол, оказаться сейчас в той двухкомнатной квартире, но без всех ее нынешних проблем – в мозгу почему-то не задержалась. И Анна заметила это и несколько удивилась, но тут же, разобравшись в этом странном на первый взгляд феномене, сделала вывод: Алексеева история преходяща, как бы она ни кончилась, а хорошая квартира вечна. Ну не вообще, конечно, вечна, а для одной хотя бы человеческой жизни. Хорошо, когда стены стоят, высокие, кирпичные, три двадцать высотой.