Бог одержимых - Владимир Яценко

Потому-то я и смотрел на Виталия, а не на девицу. Приятно было видеть человека, который ещё не знает, что проснётся богачом.

Вчера, едва таможенники ушли, мы со Смошем решили внимательнее глянуть на свою добычу и схватились за головы: трюм был забит золотыми фигурками диковинных животных — ракушки, креветки, паучки, рыбки, медузки… Всё безумно всамделишнее, блестящее, красивое. И такого добра сорок пять тонн!

Смош думает, что это планктон Златии. По всему выходит, что не старатели мы, а рыбаки. Больше всего, конечно, стоило злиться на Романа. В конце концов, анализы делал он. Тунгус незрячий! Взял "гранулы" не глядя, распылил на атомы, да и выдал результат: золото с титано-иридиевой лигатурой. А ведь это жизнь!

Они-то все довольны: Вит, когда проснётся, Смош, Роман. Ничехираниус счастлив: и от комиссионных, и что весь следующий улов пойдёт под "крышей" его ювелирной школы. Это они так со Смошем сговорились.

Что ж. Наверное, это хорошо. Им лучше знать. Но мне грустно. Наверное, я — дурак, если не радуюсь… даже наверняка: кому ещё так "везёт"? Отправлялись за слитками, а собрали изделия — диковинных зверушек на две трети из золота с ноготь величиной… Мечта коллекционера!

Только жаль мне этих замёрзших обитателей Златии. Плавали себе, ныряли в золотой волне, нежились под ласковыми лучами голубого солнышка… и вдруг, прилетели какие-то дураки из космоса и собрали всю эту пляжную компанию на украшения для себе подобных придурков… Неправильно это.

И ещё об одном жалею, — так и не успел вам о своей вере рассказать. Но об этом, наверное, в другой раз. Хочу тут за Витом немного поубирать…

Потому что свобода, — это когда делаешь то, что считаешь нужным, а не то, что само собой получается.

Не сказал бы, что меня всюду встречали оркестром: хлеб-соль, ковровые дорожки… но и не припомню, чтобы где-то скулу воротили, глаза прятали. Будто я к ним в гости просился или от не хрен делать зашёл цветами любоваться.

Хотя, к слову сказать, цветы у них первый сорт, другого не скажешь: вершина Рю, известный куст. Вроде бы и пыльца не та, что на первой линии, и ледник завязи не способствует, а всё равно: фактура и масличность не хуже основных плантаций. Здесь, на Лютене-3, я уже десятый год кантуюсь, одно время сам в сборщиках ходил, так что всю эту кухню знаю не понаслышке, — изнутри. Добрый ладиль — он же запах даёт, аромат… его ни с чем не спутаешь.

Но живут бедно. Бараки и нужники на месте вилл с бассейнами, жорства на центральной улице… даже в посёлках третьей линии дороги тротуарной плиткой мостят, а здесь — болото. Ботинки в грязи! И мыть глупо: за порог ступишь, опять в дерьме.

В двух днях пути отсюда ещё одну такую деревню видел. Куда они деньги девают? Жлобня колхозная. Нет чтоб дороги делать — всё в кубышку, в чулок. Не люблю таких.

Зато председатель из правильных, с понятием. Трусость ложью не красит: не хорохорится и фантазии не громоздит.

— Нет, — он качает головой с залысиной до темени. — Если скажу, кого видел, ты меня сразу в психушку отправишь. И спишут меня так, что не то чтобы к звёздам — к телескопу не пустят. Посему придётся поверить на слово — из объявленных твой жиган. Как его возьмёшь, так обратный билет в метрополию и поимеешь.

Я киваю: соотношение личного ущерба с коллективной выгодой каждый решает по-своему. И советчиков в этом деле быть не может. Да и зачем мне знать, кто в банде рулит? Не всё ли равно? Главное — рапорт о наличии препятствия штатной процедуре уборки урожая. А это уже не романтика. Это — работа. А значит — тоска и рутина.

Не может витязь иначе к своей работе относиться. Только как к тоске.

И непременно — смертной.

А ведь началось всё с малости, с ерунды: начмед доложил о нулевой телеметрии нижнего оператора. Что ж, значит, время вышло. У всех у нас свои часики где-то тикают. Только не может уборка ладиля без "нижнего" обойтись: вагонетки, что по серпантину самоходом спускаются, внизу, в ущелье, нужно в состав собрать, к локомотиву подцепить и к ближайшей маслобойке отправить. Час промедления — полпроцента роста кислотного числа. А если два процента набежало — вываливай и жги. Целебных свойств у перебродившего ладиля, как у гуталина на обуви.

А председатель, что мне сейчас вводную даёт, — из обиженных. Как витофискал нижнего обнулился, так спецнаряд туда и отправил. Обычное дело: фельдшеру на жмурика глянуть, а милиционерам труп наверх поднять.

Одна беда — никто не вернулся. Ни врач, ни милиция. Все сгинули. И покойник с ними… что, впрочем, неудивительно. Плевать, конечно. Кого волнует судьба четверых неудачников на аграрной планете в двенадцати световых годах от метрополии?

Да только фельдшер не из рядовых переносчиков красного креста оказался — женщина самого председателя. О! На пульте — частый пульс, рваное дыхание. Все четверо живы. Судя по карте на мониторе, все внизу, на заимке у нижнего. А как же? Учёт и контроль! У нас у каждого на теле датчик такой имеется — условие эмиграционной службы. Кроме бандитов, разумеется, — большой палец в кипяток, на минуточку! — и свободен. Кожа, конечно, облезет, бывает, что и ноготь вываливается, зато микрочип масдай прямо в кастрюле и навсегда.

А председателя я пока не раскусил: что-то он юлит, гад. То ли жалеет, что баба всё ещё жива, и нужно что-то делать-пошевеливаться, то ли радуется, что милицию до сих пор не грохнули: если выживут, будет на кого беду спихнуть. Он было попробовал сам в ущелье спуститься, да как банду узрел, так сразу и перестал пробовать.

И как-то сразу ему не до любви стало. Потому что жить хочется.

У многих так. Может, у всех…

— Тебя как звать? — демонстрирую председателю дружелюбие.

И нисколько не кривлю душой — нравится он мне. На его месте любой другой наплёл бы с три короба про свои "геройства". И думай потом: чего и впрямь опасаться, а что — фольклорный элемент нашей недоделанной лютенианской цивилизации.

— Роман Петрович, — доверительно сообщает председатель и так это вопросительно смотрит.

— Грязные Ботинки, — отвечаю и даже пожимаю протянутую руку. — В качестве пароля могу назвать адрес почты, по которому ты на связь вышел.

Председатель отмахивается: "забудь". Ладонь у него сухая и крепкая, а рукопожатие мужское. Отнюдь не по местной моде — ладошка тряпочкой, после которой руки вымыть особенно трудно.

— Разъясни-ка мне, Петрович, ещё одно нестыкалово, — я оглядываю поверх его широких плеч забегаловку и в полутьме, сквозь облако сигаретного дыма вижу несколько обращённых к нашему столику лиц. — Почему гвардию не вызвал?

— Вызвал, — морщится председатель, — заняты они. В Южной резервации беспорядки. Посоветовали собрать ополчение и придержать бандитов в ущелье… — он судорожно вздыхает.

— …до подхода основных сил, — заканчиваю я за него.