Майский поцелуй - Ирина Щеглова

Еще Женька говорил о перевернутом изображении. Но это старый фокус, известный из школьной физики. Наше зрение устроено так, что мы видим перевернутую картину мира, это потому что сетчатка и роговица представляют собой собирающие линзы. То есть, если мы смотрим на море, то оно переворачивается и на сетчатке отражается внизу, а небо вверху. Дальше картинка поступает в мозг и переворачивается «с головы на ноги». То есть мы видим не глазами, а мозгом, получается такое отражение отражения. Довольно забавно и странно. Вроде бы никакой реальности не существует, все относительно. Игра света и ума.

— Что же в таком случае изображает художник? — спросила я Женю.

— То, что видит именно он. Точнее, то, как он видит или чувствует.

Из монастыря мы вышли, держась за руки. Кажется, именно я взяла его руку в свою. Он бы не решился.

— Что будем делать? — спросил он.

— Не знаю. — Я беспечно пожала плечами.

И он повел меня по магазинам. Мы покупали краски и кисти, и он рассказывал мне обо всем, что знал сам. Мне не было скучно. Я впитывала его слова, как губка. Я могла слушать его бесконечно, хоть всю жизнь.

Но наступил вечер, солнце упало за дома, зажглись фонари. А мы все никак не могли расстаться. Он ни разу не спросил меня о Лехе, а я ни разу не поинтересовалась, есть ли у него девушка.

Он проводил меня до подъезда и спросил, когда мы встретимся. «Да хоть завтра!» — хотелось ответить. Но я сдержалась, сказала просто: «Позвони, как будет время». И с трудом разжала пальцы, выпустив его руку из своей.

До Лехиного возвращения мы встречались еще несколько раз. Я узнала, что Женькин отец журналист и писатель. Мама — врач. Я была у Жени дома, квартира маленькая, работать там он не может, нет места. Приходится договариваться с друзьями или родственниками. Вообще, родители были не в восторге от его выбора, хотя сами в свое время отдали его в художественный лицей. А рисует он столько, сколько себя помнит.

Я слушала его и думала, почему он кажется таким грустным? Таким незащищенным? Одиноким… и родным. Он был таким же, как я, как будто нас когда-то разделили, и мы долго скитались по свету, разыскивая друг друга. И только теперь мы ощущали полноту жизни, вместе.

Мне даже казалось, я слышу, о чем он думает. И Женька признался мне в том же. Удивительно. Мы понимали друг друга с полуслова. Стоило ему заговорить о чем-то, как я вспыхивала от радости. Ведь сама только что хотела сказать то же самое.

Мы спешили делиться друг с другом воспоминаниями, мыслями, чувствами и даже предчувствиями. Мы делились мечтами и снами. У нас как будто родилось общее воображение. Он начинал фразу, я ее оканчивала, он придумывал, я додумывала. Никогда еще ни с одним человеком мне не было так хорошо. Он не был ангелом, он был моим вторым «я». Он был земным, живым и понятным. Он был моим!

Вернулся Леха.

Нет, я знала, конечно, когда он вернется, но, честно говоря, забыла о нем.

Я должна была встречать его на вокзале. Но я не могла, потому что накануне мы с Женей договорились поехать в Царицыно.

Леха позвонил в тот момент, когда Женя расположился с этюдником в Царицынском парке, а я устроилась рядом на скамейке. Мне так нравилось наблюдать за его работой. За тем, как меняется его лицо, как он сосредоточен, как движется его рука с кистью, будто порхает, как колеблются тени от деревьев, как брызжет солнце сквозь еще мелкие листочки, как на холст ложатся краски. Изображение проявляется медленно, возникает ниоткуда, ветер шевелит Женину челку, играет. Порхают рука и кисть, порхают тени. Деревья и солнечные лучи, и ветер и любопытные прохожие, они все норовят взглянуть на то, что же там рисует художник.

Время от времени Женя отрывается от работы, смотрит на меня и улыбается:

— Ты не устала?

— Что ты! Я счастлива!

— Правда? — Он радуется. Искренне, просто светится от радости, лучится.

В этот момент я услышала свой телефон. Вздрогнула. Я почему-то сразу все вспомнила: Леху, его возвращение, свое обещание встретить его.

Взглянула на дисплей: так и есть, Леха. Я сбросила вызов.

— Что-то случилось? — встревоженно спросил Женя. Наверное, все было написано на моем лице.

— Извини, — тихо произнесла я, — мне надо идти…

Я не смотрела на него, стыдилась.

— Ты не волнуйся, поработай еще, — виновато попросила я.

Но он не хотел оставлять меня одну. Как будто среди бела дня со мной могло что-то случиться. Несмотря на мои протесты, он собрался, и мы пошли к метро.

Мы молчали.

У меня противно щемило в груди. Что происходило в Женькиной душе? Я не знала.

Доехали до Лехиной станции. Я отправила Лехе эсэмэску: «С возвращением! Скоро буду».

Женя не спрашивал меня, куда мы идем, просто шел рядом. А я считала шаги. Один, два, три, четыре… И каждый шаг приближал меня к разлуке с Женей. Надо было считать в обратном порядке, чтоб шаги убывали, наверное, тогда было бы еще хуже.

Хотя и без того было хуже некуда. Вот Лехина улица, двор, запруженный машинами, подъезд.

Я набрала код. Женя стоял рядом, не уходил, как будто ждал чего-то.

Мы вошли в полутемный вестибюль, остановились у почтовых ящиков и посмотрели друг на друга внимательно, пристально, молча. А потом я шагнула к нему. Женя сбросил сумку с этюдником с плеча и протянул ко мне руки. Я прижалась к нему, запрокинула голову и… сразу почувствовала его губы.

Загрохотал лифт. Мы отпрянули друг от друга. У Жени чуть покраснели щеки, у меня, наверное, тоже.

Где-то наверху хлопнула дверь.

— Ну, иди, — выдохнула я чуть слышно.

Он кивнул. Поднял тяжелую сумку, повесил на плечо.

Я сделала над собой усилие и отвернулась от него. Преодолела ступеньки к лифту, нажала кнопку вызова. Я так и не оглянулась.

Женя не спросил меня ни о чем, интересно, он знал, куда привел меня?

Двери лифта разъехались, и я увидела улыбающегося Леху.

Выходит, он ждал меня. А если бы спустился вниз? Что бы он подумал, увидев меня с Женей? Да, скорее всего, ничего. А если бы застал нас целующимися?

Я резиново растянула губы:

— Привет…

Леха чмокнул меня в щеку, хорошо, что не в губы. Они еще горели после Женькиного поцелуя. Пусть мне останется хоть это.

Леха о чем-то расспрашивал, тормошил меня, усадил на кухне пить чай с мамиными плюшками. А я была как кукла, как неживая. Отвечала невпопад, в горле сухой комок. «Мир несправедлив, — думала я. — Леха такой хороший человек, такой красивый, умный, сильный. И мама у него чудесная женщина. Он похож на нее, очень похож. Те же глаза, волосы, разлет бровей. Они замечательные! И так меня любят! А я? Леха, Лешенька, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? Ты ведь даже не спросил, где я была, почему не встретила тебя?»