Волк в ночи - Татьяна Чащина

Поэтому, когда он без дальнейших разговоров повез меня в вою квартиру,  я не сказала ни слова против.

Только позволила обнять себя на заднем сиденье такси, млея от новых, незнакомых, пугающих ощущений правильности происходящего. Такого не было даже с Ромой. Такого ни с кем не было.

Данил уткнулся мне лицом в шею, дышал жарко и горячо, скользил губами по скулам и подбородку, мягко и нежно, так не похоже на то, как он вел себя прошлой ночью. Я, конечно, мало помнила детали, но прекрасно отложилось в голове то общее ощущение властной силы, противиться которой было невозможно. Этот мужчина не спрашивал. Он просто делал то, что хотел, вынуждая подчиняться его желаниям.

А в этот раз Данил именно ловил мои ощущения, словно вслушивался в меня, ждал реакции на свои действия. И я была уверена, стоит мне показать, что я чем-то недовольна, он тут же прекратил бы. И попробовал по-другому.

В подъезд Данил занес меня на руках. Легко, как ребенка. На четвертый этаж. И не запыхался даже.

А уже в квартире его потребности переполнили край. Потому что мы не дошли до спальни.

Он поставил меня на ноги в коридоре, простонал:

- Не могу больше, малыш...

И резко подхватил меня под ягодицы, жадно и неистово целуя, кусая мои дрожащие губы, оставляя следы на шее. Раздался треск, и пуговица дубленки улетела куда-то в сторону комнаты, не выдержав напора его рук. Концертная блуза неожиданно оказала больше сопротивления, лишний раз подтвердив свое натуральное шелковое происхождение. Но, конечно же, долго не продержалась. Данил буквально зарычал, низко и так будоражаще, что у меня подкосились бы ноги, если б я имела возможность стоять, настолько ему понравилось, как выглядит моя грудь в простеньком закрытом бюстгальтере. Тоже, само собой, долго не прожившем после этого рыка. Я была настолько не в себе, настолько одурманена происходящим, напором Данила, его зверскими подчиняющими поцелуями, его жадными грубыми ласками, что ничего не имела против уничтожения моего единственного концертного гардероба.

- Нахера брюки нацепила, - еще ниже и басовитее прорычал он, резко расправляясь с молнией и буквально раздирая на мне остатки одежды, словно ножами разрезая. В итоге я осталась в дубленке, лоскутках одежды, болтающихся где-то у коленей. И в сапогах. Купленных сегодня. На чудесной, острой шпильке.

Я скрестила ноги на талии Данила и с готовностью выгнулась, когда он сделал резкий рывок, заполняя меня одним движением до упора. С влажным позорным хлюпом. Я и не подозревала, насколько уже мокрая, насколько готовая для него! Насколько меня саму завели его несдержанные грубые движения.

Он замер, прижавшись ко мне  так тесно, словно хотел впаяться в меня, стать единым целым. Не отводил бешеного взгляда от моего запрокинутого потерянного лица, и в глазах его горели смутно знакомые огни. Как у животного. У волка, что привиделся мне сегодняшним туманным утром. Я, как загипнотизированная, не могла оторвать от него взгляда. Словно в бездну падала. Он утаскивал за собой.

А потом он начал двигаться. Мощно и сильно, заставляя меня вскрикивать и выгибаться в ответ на каждый ускоряющийся  толчок его тела. Данил каждым своим движением во мне словно подталкивал мое бедное измученное сознание к пропасти, к черной дыре, за которой только пустота, только тьма беспросветная. А он  - единственная опора в этом безумии. И я цеплялась за него с отчаянием утопающей, стремилась навстречу, растворяясь, теряя себя.

И обретая заново. Вместе с ним.

Данил

Пятый раз уколол палец. Больно, сука! Рана рваная не так болит, кажется. Не подал вида, перетерпел. Придурок, если б знал, как тяжело пришивать пуговицы, не стал бы рвать их с дублёнки своей девочки. Вот что за уроды?! Дубленка таких денег стоит, а пуговицы на сопли пришпандорены. Один раз рвануть , даже силы особо не прикладывая. Скоты.

- Я могу старую надеть, - предложила моя  нежная кошечка, прогибаясь своим гибким телом. Ластится ко мне. Голая, нежная, тёплая. А  я тут, бля, пуговицу пришиваю, которую сам же с дури оторвал.

- Выкинь старую, - буркнул я, стараясь попасть иголкой в отверстие пуговицы. Сосредоточился, напрягся. Получилось, бля! Отлично, я теперь швец. Добавим к моим остальным умениям.

- Давай, я пришью, - она, тихо смеясь надо мной, теплыми ладонями проехалась по плечам. Продолжения хочет, понравилось. Будет ей продолжение, раз такая ласковая.

А пуговицу я и сам пришью. Сам рвал, сам пришью. Нечего ей свои пальчики тонкие музыкальные колоть больно.

А вообще, раз котёнок сегодня такая смелая и доверчива, пора бы её подготовить кой к чему.  Типа, я оборотень, прими это, детка.

Надо сказать, а я язык проглотил, Мари мурчит, что-то шепчет трепетное, а у меня перед глазами Соня, жена одного из наших бет. Была.

Соне было девятнадцать лет. Вадим долго её, пугливую, подготавливал, привёз на праздник, где собрался наш клан. Несчастная девчонка, увидела страшную картину, как альфа мой, Лихо Нил Ильич,  со своей женой, Алёнкой Ярославной, ссорится. Лихо вышел из себя, перекинулся из человека в зверя, прямо на глазах у Сони. И так-то зрелище малоприятное, альфа имеет страшные формы и мощную фигуру, а для человеческой девочки это оказалось слишком. У Сони случилась затяжная истерика, она пыталась покончить с собой.  Еле спасли. Как оказалось, ненадолго. Вадима грохнули на разборках с Мороком, а Дамка без мужа жить не может. Соня почти в тот же час отправилась вслед за своим супругом, так и не приняв его зверя.

- Блядь, - сильно укололся на нервах.

Мари тут же прильнула ко мне и взяла в свой мягкий горячий ротик мой уколотый палец. Сладко как! А я не я, вообще не о том думаю.

Боюсь потерять её, отпугнуть, шокировать. Язычок прокатился по моим фалангам, девочка улыбалась, смотрела своими горячими южными глазами мне прямо в душу.

«Эй ты, с именем не волчьим. Как сказать ей?» - мысленно позвал я своего зверя.

«Скажи, что волка больше не увидит. Что форма будет другая. Она расстроится и сама незаметно примет реальность"...

Психолог, бля. Вот откуда он взялся такой? Обычно зверьё у оборотней агрессивное, лютое, а у меня Психолог! Сука, позорище моё личное. Помню, дед трепал меня ещё сопляком за уши, бил хворостиной и приговаривал: «Ах, ты Данька, змеёныш! Вот тебе будет наказание, не волк внутри, а хомяк…».

Не далёк от истины оказался дед.

- Помнишь, волка на улице гладила? - спросил у девушки, не имея сил смотреть, типа весь сосредоточился на вышивке ебучей.

- Я… Я никому не говорила, - опешила Марианна.

- Никому и не надо, - нахмурился я, все ещё опасаясь ей в глаза смотреть. Помедлил, остервенело тыча  ни в чем не повинную дублёнку иголкой, и выдал единым махом, -  это и был я.

Опять замолчал, ожидая реакции. Не дождался, поднял все же взгляд. Не поняла, что ли?