Память без срока давности - Агата Горай

– Господи! Лиза! – из темноты, в которую я погружаюсь, доносится перепуганный до предела голос отца.

– Боже мой! Боже мой! Боже мой!.. – пробивается в затухающее сознание вопль мамы.

Совсем рядом громкий хлопок.

Оглушительный собачий взвизг.

Холод.

Тишина.

Темнота.

Говорить о том, что первые полгода две тысячи первого превратились для меня в ад на земле, – все равно что констатировать факт существования солнца или звезд, настолько это естественно. Свершился самый большой мамин кошмар: в этот раз она поселилась в больнице уже со старшенькой. Не обошлось и без хороших новостей – отец отказался от спиртного. Он навещал меня в больницах тридцать раз за полгода и всегда был почти идеальным: заботливым, внимательным, не воняющим потом и перегаром. Но трезвый отец меня волновал меньше всего, а мамина забота скорее раздражала. Родители не могли, даже если бы очень захотели, склеить мой взорвавшийся мир.

Людей, пострадавших от нападения собак, в нашем городе хватало. Многие не смогли пройти мимо трагедии местной знаменитости-достопримечательности, пусть и в прошлом, и с азартом принялись устраивать пикеты и митинги перед городской администрацией с требованиями убрать с улиц беспризорных псов, а на домашних надеть намордники. Подобная шумиха вокруг моей персоны в этот раз длилась, слава богу, не долго – отцу до этого не было дела, он свой отцовский долг выполнил, разобравшись с Булем, а маме тем более было некогда скандировать, плюясь слюной, всякую чушь. Я… По принципу «не судьба», красной нитью проходящему сквозь всю мою долбаную жизнь, я оказалась наиболее пострадавшей жертвой в нашем городе с самыми серьезными увечьями, когда-либо наносившимися собаками, и никакие плакаты и возгласы не могли повернуть время вспять.

Каждую ночь меня мучили кошмары, в которых на меня нападали собаки, кошки и даже мыши, норовя съесть мою голову, оторвать руку или ногу. Каждый день мозг неустанно транслировал обозленную морду Буля и посылал нервным окончаниям во всем теле импульс, будто все случается снова и снова. Изо дня в день я боялась засыпать, да и просыпаться. В моем случае спасения не было нигде. Все детские так называемые «болезненные» воспоминания мгновенно превратились во что-то мелкое и незначительное. Глупые обиды, разбитые колени, порезанные пальцы – ВСЕ это стало ничем. Это как долго и беспрерывно смотреть на слона, а всего один раз моргнув, увидеть перед собой муху. Каждый новый день моей новой жизни наполнял мозг более страшными ощущениями и мыслями, а когда я впервые увидела свое отражение в зеркале, я поняла – мне никогда уже не выбраться из выгребной ямы ненависти, боли и отчаяния. Через год, два, десять – я буду видеть себя в зеркале все такой же, как шестнадцатого февраля: уродцем без носа, без мочки левого уха, с багровыми шрамами на щеках и шее и с неаккуратно отрубленными волосами. От прежнего голубоглазого ангела остались только голубые глаза, и то один из них, левый, стал плохо видеть, веко свисало над ним, будто не до конца опущенная портьера.

«ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА»

16.02.2001 года (восьмой класс, тринадцать лет)

Я стою у большого настенного зеркала, которое появилось в моей палате всего полчаса назад. Позади стоит мама. Мне безумно хочется взглянуть на себя, но мои веки скованы крепко-накрепко. Страх парализует и заставляет оттягивать это роковое мгновение, но я понимаю – так не может продолжаться бесконечно. Медленно поднимаю веки… и вижу пред собой урода.

Эмоции огромной волной накрывают всю мою сущность: жалко себя до одури, противно до тошноты и невыносимо больно. Если первого января мою плоть рвал пес, то сейчас этим занимается невидимый стервятник – я физически ощущаю, как кусок за куском страшная птица поедает мои сердце и душу. В эти секунды я умираю тысячу раз подряд.

«Почему это произошло со мной?» – единственный вопрос, который волнует, но страшнее всего понимание, что так будет продолжаться до гробовой доски.

«Лучше б я сдохла!» – второе откровение с этой минуты, навсегда поселившееся в мозгу.

С моих полутора глаз срываются слезы. Продолжать смотреть на себя нет ни желания, ни сил. В зеркало летит кулак. Осколки смешиваются с каплями крови. В ужасе начинает кричать мама, она оттаскивает меня от таких манящих острых стекол. Даже одно, самое маленькое из них, смогло бы решить все мои проблемы. Всего-то и стоит провести осколком по «чудом не перекусанному горлу», как говорят доктора.

– Лиза…

Я утопаю в маминых объятиях.

Чувствую себя чем-то старым, бесформенным – руки безвольно висят, плечи практически лежат на груди, даже сопли стекают на мамины плечи чертовски безжизненно.

– Лиза, все будет хорошо. Мы справимся. Мы переживем, – шепчет мама, но я-то отлично знаю, что «мы» здесь неуместно.

С этого дня началась моя интенсивная терапия. К горе из обезболивающих, которые я поедала день за днем, прибавилась горка не меньше – успокоительные и антидепрессанты. Я не особо разбиралась в лечебных свойствах каждого из них и очень сомневалась, что таблетки мне помогут, но послушно принимала их все. Неделю спустя я поняла, что начала терять связь с реальностью. Через две в моей голове прошлое смешалось с настоящим в такую кашу, которую не пожелаешь даже врагу. Я начала превращаться в зомби, путаться во времени и пространстве. Впервые в жизни мне не удавалось вспомнить кое-какие детали из прошлого: их блокировали препараты. Но от того, что я не помнила, какой была погода на Пасху в девяносто пятом или чем я завтракала пятого декабря девяносто восьмого, легче мне не стало. Первое января две тысячи первого я могла описать до таких мелочей, как, например, цвет отцовских семеек в то долбаное утро или карий оттенок глаз худосочной кассирши, продавшей малолетке три упаковки пива. Так, как я проклинала свою гипермнезию в эти дни, я не делала этого никогда.

* * *

За полгода мне двадцать раз перекраивали рожу. Со мной практически ежедневно беседовали различные психологи. Мама не уставала твердить изо дня в день, что все у меня непременно будет хорошо, но… Раны на моем лице были слишком глубокими, и операции приносили пользы не больше, чем если бы мне делали примочки подорожником. Психолог, возможно, был бы полезен, если бы не моя долбаная сверхпамять, которая превращала слова специалистов в пустой звук. А самое страшное то, что я прекрасно понимала – мне никогда не избавиться от назойливого запаха псины, отравляющего мой мозг, как и от ощущения постоянного присутствия в моей шее острых клыков. В то утро из своего охотничьего ружья отец пристрелил Буля, но это ничего не меняет – его морду мне помнить до конца дней.

Никогда-никогда. Ни-ко-гда! Выражение «никогда не говори – никогда» для меня всего лишь пустой звук. Я знала, в моем случае НИКОГДА – это не просто слово – это мой крест.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

30 мая 2001 года (четырнадцать лет, Клаве восемь)