Улыбка зверя - Андрей Молчанов

— Ничего, ничего… — говорил Андрей, беспокойно озираясь и словно бы прислушиваясь к чему-то. — Сейчас, правда, никаких разносолов нет… Ты бы хоть телеграмму дал, что ли… Давай присядем, пока там Ленка стол накроет, приберет… Верунчик, иди мамке помоги… А я, видишь, тут маленько… Хозяйство, вишь… Продыху нет. Думал, когда затевал все это — природа, речка, молоко, сметана… А на деле…

— Я слыхал, у тебя проблемы здесь, — перебил Прозоров. — Бандиты беспокоят?..

— Ч-шшш… — испуганно замахал ладонью Андрей и снова оглянулся. — Ничего, ничего, брат… Как-нибудь… Потом как-нибудь… Ты об этом не думай…

— Как же не думать, Андрюша? А грузовик, трактор?..

— Э, что трактор, черт с ним, с трактором… Дело не в нем. Все равно хозяйство псу под хвост. Хочу обратно. Давно бы уехал, да некуда! Квартира-то занята, за полгода вперед аренду взял. А денежки уже — тю-тю… Нет, не думай, все образуется, но выждать надо. А с этими… ну… понимаешь?.. С ними бесполезно отношения выяснять, они везде и никуда от них не денешься. Им все колхозы платят…

— Слышал и про колхозы, — сказал Прозоров. — Крепко они вас тут обложили.

— Система! — покачал головой Андрей. — Мафия, брат… У них и в милиции свои люди, и прокурор Чухлый у них, и председатель облсуда…

— Чухлый — прокурор? — удивился Прозоров и улыбнулся, потому что вспомнил, как когда-то вместе с этим Чухлым подростками украли они гуся на окраине Черногорска. — А, впрочем, скорее всего, это не тот Чухлый…

— Я так думаю, что и сам Колдунов с ними, — добавил Андрей. — Рыба с головы гниет.

— Кто такой Колдунов?

— Как?.. Мэр!

— Колдунова этого не Венькой зовут?

— Да, Вениамин Аркадьевич…

— Слушай, я ведь и Колдунова пацаном помню! — воскликнул Прозоров. — И думаю, если надо, смогу…

— Они, Иван, крепко тут все взяли, — не слушая собеседника, продолжал Андрей. — Все в их когтях, не вырвешься. В Новоселках фермера спалили в прошлом году вместе с семьей. Мы с ним пасеку затевали, планы строили… Говорил я ему, не езди в милицию жаловаться, не послушал… Мне, сейчас что главное? Потянуть время и смотаться тихо. Как ехал сюда, видел сруб обгорелый?

— Ну…

— Кузню мне спалили неделю назад. Так что не вздумай влезать во все это. Против системы не попрешь. Колдунова он пацаном знал! Ха! Другое время, брат, другое… И люди другие… Ты когда уезжаешь?

— Прогоняешь?

— Честно тебе скажу: нехорошо здесь. Ты уж не обижайся, а лучше тебе не задерживаться. Не дай Бог, что… Идем в хату пока, перекусим.

Вслед за Андреем Прозоров поднялся на крыльцо, со скрипом отворилась тяжелая дверь, обитая изнутри войлоком, и они оказались в просторных полутемных сенях. Сени были загромождены какими-то бочками, груда досок лежала у дальней стены, углы тесно заставили чугуны и мешки. Пахло чем-то кислым, перебродившим…

Прозоров, выставив руки, на ощупь продвигался вслед за братом и все-таки больно ударился бедром обо что-то острое, металлическое…

— Осторожно, тут сундук, — запоздало предупредил Андрей, открывая дверь в комнату. — Кованый, старинная вещь…

— Я понял, — сказал Прозоров, потирая ушибленное бедро.

Стол был уже накрыт. Накрыт по-деревенски просто: фаянсовые тарелки, а в них — соленые огурцы, помидоры, квашеная капуста, зелень, тонко нарезанное сало. Посередине стола графинчик с водкой. На газовой плите скворчала в сковородке яичница.

Выпили по рюмке водки, по второй, но разговор не ладился, все чаще стали возникать неловкие паузы…

— Вот что, — сказал наконец Прозоров. — Ты, брат, не обижайся, я устал с дороги, отведи-ка меня на сеновал. А уж завтра поговорим подробнее. Я с утра в город съезжу, поброжу по памятным местам, а вечерком вернусь и потолкуем как следует…

На данное предложение Андрей откликнулся с готовностью — ему и самому тяжко было поддерживать вымученную беседу с внезапным гостем.

Прошли на сумрачный сеновал.

Оставшись один, Прозоров подмял под спину сено, лег и сладко потянулся. Было тихо и покойно. Сквозь щелочку в кровле косо падал тонкий луч солнца и было видно, как плавно кружатся в этом луче редкие золотые пылинки. И снова далекие полузабытые образы стали оживать в его памяти. Чухлый, Колдунов… Лица этих подростков предстали перед ним неожиданно ярко и резко… Да, вот они все вместе… Когда же это было?

В тот день дядька Жорж до позднего вечера пилил с Иваном дрова у сарая. Дрова были ворованные — украденные из воинской части половые доски, а потому нужно было срочно их распилить и сложить в сарае, подальше от посторонних глаз.

С утра сеял противный мелкий дождь, ветер застуживал щеки и пальцы, доски были мокрыми, дергались под пилой, заклинивали. Сырые опилки набивались Ивану в рукав телогрейки.

Дядька торопился и нервничал:

— Ты-от, локоть не топырь, не коси пилу… Ты пили, как дышишь — на себя, на себя, на себя…

— Так часто только пес дышит, — огрызался Иван. — Ты сам, между прочим, все время закашиваешь…

— Ты, главное, тяни и отпускай, тяни и отпускай. Не надо на меня пилу толкать…

— Да не толкаю я пилу на тебя! — Иван разозлился и выпустил ручку. — Как будто в первый раз пилю! Сейчас брошу к едрене фене, и сиди тут со своими ворованными дровами! Ворюга…

— Я те брошу, я те брошу! — взволновался дядька и оглянулся кругом. — Оно ворованное — пока на улице, а как в дом внес, все, баста! Закон социализма. Маркса-то читал в училище? Чему вас только учат, олухов! Давай-давай, пили…

Прозоров нехотя взялся за работу. Некоторое время пилили молча, дядька исподлобья поглядывал на Ивана, неодобрительно покашливал, качал головой. Прозоров делал вид, что не замечает этих укоризненных взглядов.

— Эх, в Сибирь бы тебя! На лесоповал, на комсомольскую стройку! — с мрачной мечтательностью протянул дядька, когда они допиливали последнюю доску. — Там бы тебя научили уму-разуму…

— Сам туда поезжай, “кусок”! — снова огрызнулся Прозоров и в этот миг голос со двора позвал:

— Вань, поди на минуту, что скажу!

Голос принадлежал Ирке, подружке Ольги, — худой и сутулой девице с рябоватым плоским лицом и со скошенными к переносице зрачками.

Надо заметить, что при всякой красивой и статной девушке обязательно заводится такая вот невзрачная задушевная особа — сплетница и насмешница. Конечно, она завидует успеху подруги, однако в дальнейшем случается так, что, несмотря на всю свою непривлекательность, дурнушка устраивает личную жизнь порою куда прочнее и удачливее, нежели красавица.

В интонации Ирки проскользнуло нечто такое, отчего у Прозорова дрогнуло и замерло сердце.

— Иди-иди, черт с тобой, — кивнул дядька. — Я уж сам сложу, все равно пользы от тебя… Пшла, падла! — замахнулся он куском доски на сутуло сидевшую поодаль ворону…