Мама по принуждению - Адалин Черно

— Что болит? — голос звучит как-то кряхтяще.

Это от того, что в горле пересыхает, а губы отказываются шевелиться. Мне отчего-то страшно. Мало ли, что тут творится у него в доме, вдруг кто-то подсыпал яд, а… а обвинят во всем меня.

Едва эта мысль посещает меня, как я быстро убираю от Адама руки. Он не обращает на мой жест никакого внимания, но когда замечает, с сожалением усмехается.

— Испугалась, — кивает он. — Все в порядке, — уже жестче. — Спасибо.

Он поднимается со стула так быстро, что я не успеваю отойти. Адам оказывается в паре сантиметров от меня, возвышается, как неприступная сказал и смотрит сверху вниз, после чего кладет руку мне на талию и чуть отодвигает в сторону, чтобы пройти, хотя мог бы и не касаться меня, а просто обойти.

— Что с тобой?

— Все в порядке, — отрезает и смотрит потемневшим взглядом. — Не выспался.

Он пожимает плечами и уходит, тихо прикрывая за собой дверь, а я остаюсь стоять и гадать, что только что произошло и почему такой сильный на вид мужчина имеет подобные слабости. Все дело в бессонной ночи или есть что-то более серьезное?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Елена Эдуардовна приходит уже после кормления. В приподнятом настроении и с улыбкой она врывается в комнату и тут же спрашивает:

— Это вы, да?

— Что я?

— Попросили снять все эти требования, — она довольно улыбается. — Сегодня, едва я пришла на работу, мне сказали, что из всех условий остается только мобильный телефон, да и то мне разрешили отвлекаться и звонить родным, если потребуется, только не рядом с Родионом. Это же ваших рук дело?

— Я попросила Адама снять требования, если вы будете оставаться на ночь.

— На ночь? — она снова улыбается. — Спасибо вам, спасибо большое, я… я даже не знаю, как вас отблагодарить.

Она подходит ближе и садится на край кровати, смотрит на меня с такой благодарностью, что я замечаю неладное. Не может человек так радоваться тому, что ее оставили работать на ночь. Она говорила, что испытывает проблемы с финансами, но не объясняла, зачем ей деньги. Решаю, что расспрошу об этом на прогулке, ведь там мы, обычно, разговариваем и делимся чем-то сокровенным.

— Вы узнавали по поводу расписания, об этом я не успела спросить.

— Да, — она кивает. — Мне сказали, что расписание для нас составлять не будут, — она улыбается. — Видимо, вы положительно повлияли на хозяина.

Я лишь пожимаю плечами. Рада, что нам расписание не составили, но все же решаю, что после приезда Адама домой, обязательно поговорю с ним о его дочери. Почему девочка не носится по дому, не играет, не плачет. Чем она занимается весь день? По голосу ей лет пять, может шесть, правда, букву “р” она до сих пор нормально не выговаривает. Прямо как мы с сестрой. Лет до семи, а то и восьми мы разговаривали и шепелявили, несмотря на занятия с логопедом.

Я только родила сына, но даже сейчас мне кажется, что так быть не должно. Что не может девочка, которой пять лет, сидеть смирно и тихо в своей комнате, гулять на улице так, чтобы ни я, ни Елена Эдуардовна ее не слышали и не видели. Это невозможно! И я хочу поговорить об этом с Адамом. Что если ее расстройства и видения следствие того, что она весь день проводит в одной комнате? Так ведь быть не должно.

И пусть я должна думать о себе, но ведь она ребенок, и ей нужны не только занятия, коими, я уверена, ее окружили, но еще и прогулки, развлечения, игры, любовь в конце концов, и внимание отца, а не нянек.

— Погода прекрасная, — замечает Елена Эдуардовна, когда мы выходим на улицу.

И правда: ярко светит солнце, ветра почти нет, как и туч. Я с радостью подставляю лицо солнечным лучам, улыбаюсь и толкаю впереди коляску. Мы идем в беседку, сидим там, наверное, минут сорок. Родион крепко спит, а мы разговариваем.

— Вам нужны деньги, скажите, что-то срочное?

— И да, и нет, — нехотя отвечает Елена Эдуардовна. — У сына обнаружили опухоль. Там первая стадия, есть возможность быстро излечиться, но больших денег у них с женой нет. Кое-какие сбережения, но они уже ушли на лечение. Я хочу помочь, ведь он еще так молод. Ему жить и жить.

Я понимающе киваю. Даже не представляю, что делала в таком случае.

— Вы не пробовали поговорить с Адамом, — спрашиваю. — Что, если он даст нужную сумму наперед, а вы будете отрабатывать?

— Об этом я даже не думала, — вдруг признается женщина. — А как думаете, он может дать?

— Просто так нет, но с договором, думаю, да, к тому же вы отработаете. Другую няню к Родиону я вряд ли подпущу.

— Спасибо вам большое, — Елена Эдуардовна хватает меня за руки.

— Это лишнее, — аккуратно освобождаю ладони из ее захвата. — Идемте в дом? Я проголодалась.

По дороге к дому я впервые вижу дочь Адама. Она стоит к нам с Еленой Эдуардовной спиной, но я вижу ее ровную осанку, высоко вздернутую голову и активные жесты руками, видимо, она пытается что-то объяснить своей няне. На ней надето нежно-розовое пальтишко, доходящее чуть ниже колен, темные ботиночки и теплые белые колготки, но меня завораживают кудри. Темные, вьющиеся волосы, ниспадают на плечи и доходят до поясницы. Девочка мотает головой, что-то снова показывает няне и та поворачивается в ту сторону, куда указывает малышка.

Вот в этот момент она и поворачивается к нам.

Несколько долгих минут я осматриваю ее лицо. Ей определенно не пять, лет семь-восемь, она довольно высокая для пятилетнего ребенка, к тому же смотрит так… по-взрослому. Даже отсюда я вижу ее изучающий нас взгляд. Девочка очень красива, пухлые щечки, губки-бантиком, голубые глаза, видимо, доставшиеся от матери, а еще вздернутый носик и упрямое выражение лица.

Я успеваю лишь вскинуть руку, чтобы помахать ей, как девочка бросается ко мне с криком:

— Мама! Мамочка вернулась!

Она подбегает ближе и обнимает меня за талию, чуть не сбивая с ног. Я могу лишь стоять, не понимая, что происходит. Девочка не знает, как выглядит ее мама или издалека не разглядела. Я приседаю, чуть отстраняя от себя малышку, и заглядываю ей в лицо.

— Мамочка…