Лабух - Алексей Молокин

Не доезжая до небоскребов, правильным кольцом, словно охранники, окружавших Квартал Власти — это место так и называлось: «Стакан Глухарей», — Лоуренс слегка притормозил и свернул в незаметный ухоженный, как рука стареющей содержанки, переулок. Проехав немного по переулку, «родстер» плавно остановился около невысокого, четкого, словно новая монетка, здания с кремовыми стенами и облицованным нарочито грубо обработанными под «дикий камень» гранитными плитами цоколем. Здание было обнесено легкой декоративной решеткой из кованой бронзы. Лоуренс небрежно нажал кнопку на брелоке. Часть решетки плавно и беззвучно отъехала в сторону, открывая проход. «Родстер» довольно заурчал и уверенно въехал в раскрывшийся зев подземного гаража.

У входа в гараж стоял охранник в грязно-белой форме, очень похожей на ту, которую носили музпехи. Да, собственно, это и был самый настоящий музпех в полном боевом облачении. С ручной глушилкой, разрядником, коротким помповиком, заряженным ловчей кевларовой сетью, — все как полагается. Только звуконепроницаемого шлема на нем не было. Лабуху до этого никогда не доводилось видеть лица живых музпехов. Иногда ему казалось, что у них вообще нет лиц, и это здорово помогало в бою. У этого лицо было. Простоватое, слегка курносое, под коротким ежиком рыжих волос — в общем, совершенно обыкновенное. «Совсем мальчишка, — подумал Лабух. — Надеюсь, они не все такие симпатичные. Зря, наверное, надеюсь».

Увидев музпеха, Мышонок подобрался и положил пальцы на клавишу включения боевого режима своего «Хоффнера».

— Успокойтесь, не надо нервничать, вы ведь со мной, — Лоуренс открыл окно и приветливо кивнул музпеху. — Они со мной.

Музпех отреагировал совершенно спокойно, он даже открыл дверцу и подал руку Дайане, галантно помогая даме выйти из машины. И Дайана, словно и не была никогда боевой лютнисткой, кивком поблагодарила расплывшегося в счастливой улыбке солдата и остановилась, поджидая старых боевых товарищей.

Лабух с Мышонком выбрались самостоятельно и теперь стояли с расчехленными инструментами, готовые к бою, чувствуя себя, однако, довольно неуютно. Словно их одурачили.

— Ну что встал, пойдем, — Дайана потянула Лабуха за рукав, — что ты, живого музпеха никогда не видал?

— Видал-то видал, и не только живого! — пробормотал Лабух, но послушался и пошел за Дайаной к лифту. Мышонок вздохнул, подхватил свою гитару и двинулся за ними, поминутно оглядываясь. Музпехов он не любил, а тут живой музпех, да еще один, да еще без шлема... Хотя — центр Нового Города, живым все равно не выбраться, да и Дайанка, наверное, знает, что делает. А Дайанке, хоть она и связалась с глухарем, верить можно.

Дайана, однако, как только они вошли в холостяцкую квартиру Лоуренса, легкомысленно бросила боевых товарищей на произвол судьбы, скрывшись в ванной комнате.

— Ну что, потолкуем, гости дорогие, — Лоуренс по-хозяйски вальяжно расположился в глубоком кожаном кресле. В руках у него был бокал с коньяком — и хорошим коньяком, отметил Лабух, осторожно понюхав содержимое своего бокала.

Гости дорогие сидели в креслах, зажав между колен зачехленные боевые электрогитары, и ждали, что скажет им хозяин. В конце концов, не коньяк же дегустировать он их привез. А может, и коньяк дегустировать, может быть, ему выпить не с кем. Со своими, с глухарями, — скучно, а тут как-никак свежая компания. Адреналинчик опять же. И музпехи под дверью, так, на всякий случай, чтобы и гостям не скучно было, чтобы и им, гостям, дозу адреналинчика. Чтобы не чувствовали себя обделенными хозяйским вниманием.

— А о чем, собственно? — поинтересовался Лабух. — Можно, конечно, потолковать, только недолго, а то у меня дома.Шер голодная. Извелась, наверное, уже, ожидаючи.

— Дайана! — позвал Лоуренс. — Вот ты мне все: «Авель, он такой, он особенный», а у него дома какая-то Шер, новую герлу завел твой Авель, так что давай, быстренько пересматривай наши отношения в сторону интима, а то вон даже перед охраной неловко.

— Не какая-то, а Черная Шер, — сквозь плеск отозвалась Дайана из ванной, — и не герла это, а благородная дама, я ее прекрасно знаю и очень люблю. Кошка это, глухарь ты несчастный.

«Странные у них, однако, отношения, — подумал Лабух. — Дайана здесь, похоже, чувствует себя хозяйкой, да и не слишком строгая она, Дайана, так что уж тут пересматривать в сторону интима, ну да Элвис с ними, это их дело. Может, глухари в этом смысле ущербны, что я, собственно, знаю о глухарях?»

Мысль об ущербности глухарей в этом самом смысле показалась, однако, весьма привлекательной. Только вот додумать ее не удалось.

— Так вот, — неправильный, а возможно, даже ущербный глухарь, видимо, не ведая о своей ущербности, покрутил в пальцах пузатый бокал. — Сейчас мы немного выпьем, так, для разговора, потолкуем о том да о сем, а потом я отвезу вас до перехода. Вы ведь через переход, или, как вы его называете, стежок, до депо добирались? Правильно?

— Это он через стежок, а потом через Старые Пути, а я через пустырь и Гнилую Свалку, — уточнил Мышонок. — Но все равно, вези до перехода, я у Лабуха переночую, а домой уж как-нибудь сам потом доберусь.

— Так о чем же мы будем разговаривать? — поинтересовался Лабух.

— О башмаках, о кораблях, о королях и капусте. Кстати, а почему у вас переход называется стежком? Ну Гнилая Свалка — это понятно, депо-Паровоз — тоже. Ваш слэнг, кстати, довольно любопытен. Вы никогда не задумывались, откуда он взялся?

— Да как-то недосуг было, — серьезно ответил Мышонок. — То мы, понимаете ли, деремся, то нас, опять же, дерут, а еще запои, они ведь тоже времени требуют, без них какое же творчество. Я пытался задуматься, да так ни разу и не получилось.

— Вы ведь не о жаргоне нашем поговорить собирались, — сказал Лабух. — Что вам до наших словечек, у вас свои, наверное, есть.

— Есть, — легко согласился Лоуренс. — Например, клятых мы называем «помещиками», не слишком удачно, правда?

— Да уж, — заметил Мышонок. — Это, наверное, потому, что вы страшно далеки от народа. Слабовато у вас с метким словцом.

— Помещиками мы их называем потому, что они обитают на четко ограниченных территориях. Каждая разновидность помещиков — на своей. — Лоуренс, казалось, не заметил иронии. — Но ваше название, конечно, лучше. Наверное, потому, что вы сами немного клятые, отсюда и понимание.

— Мы вообще близки к народу во всем его многообразии, — важно сообщил Мышонок, доливая себе в бокал коньяк. — Но, дядя, давай по существу. Чего ты от нас хочешь?

— Кстати о клятых, — невозмутимо продолжал Лоуренс. — Вы ведь, Авель, отпустили целую компанию клятых. Может быть, даже раскляли. Или, как у вас, звукарей, говорят, наиграли им дорогу. И они ушли. А мы, к вашему сведению, до сих пор ничего не можем поделать ни с вокзалом этим долбанным, ни со Старыми Путями. Помещики, то есть клятые, мешают. Так что, я думаю, мы могли бы вполне продуктивно сотрудничать.

— И в каком же плане? — Лабух пригубил коньяк. Да, коньяк — это вам не портвейн, это значительно лучше. Только вот душевность в нем не та, что в портвейне. Хотя это зависит от того, с кем пьешь. Капелька души собутыльника всегда падает в бокал, и от этого зависит вкус напитка. Точнее, и от этого тоже, а не только от сорта вина и года сбора винограда. Вон, в нынешнем портвейне винограда и вовсе нет, а подчас так душевно пьется!