1000 ночных вылетов - Константин Михаленко

В действительности километры всегда длиннее, чем на карте. А если к ним прибавить полетное обмундирование летчика, то они покажутся совсем уж длинными. Идем напрямик, обходя деревни и минуя дороги. Сколько идем? Я уже потерял счет дням. В мыслях только одно: надо выйти! Выйти к своим. Выйти из этого мертвого леса, из этого снега. Снег, снег… Какое проклятье, этот снег! И нельзя думать о пище. У нас и так мало сил. Вчера вечером мы попытались добыть пищу в деревне, но там оказались немцы. Хорошо, мы их заметили издали. Они послали в нашу сторону несколько очередей из автоматов, но преследовать не решились. И опять мы идем лесом, проваливаясь по пояс в рыхлый, податливый снег. Если бы хоть немного поесть! Все чаще и чаще падает Федор. Но останавливаться нельзя, надо идти. В лесу смерть. А в этой деревне? Дождемся вечера, в сумерках подойдем ближе. Если там окажутся немцы, нам останется только достать пистолеты… На большее нет сил…

— Стой! Кто идет?

— Свои! Русские…

Нам показывают, как пройти к штабу. Румяный часовой преграждает путь:

— Кто такие? Куда?

Опережая наши ответы, Федор протягивает «филькину грамоту». Часовой прочитывает ее, осматривает нас с ног до головы и как-то лениво заключает:

— Значит, от Бати топаете. — Он толкает дверь носком валенка и кричит: — Товарищ полковник! К вам два майора и капитан!

— Пусти!

Входим в просторную избу. За столом трое военных без знаков различия. Кто из них полковник? Собственно, это неважно. Перед нами на столе навалена всякая снедь, а над всем этим — чудо! — посвист пузатого самовара! Чувствую, как начинает кружиться голова.

— Кто такие? Откуда прибыли? Зачем?

Мне кажется, что вопросы задают все трое, до того они смахивают на молочных братьев: одинаково упитанные, круглолицые, у всех троих расстегнуты воротники гимнастерок, на коленях лежат полотенца. Особенно колоритна фигура того, что сидит в середине стола.

«Уж не он ли полковник?» — спрашиваю себя. И, как бы отвечая на мой вопрос, сидящий в середине стола повелительно произносит:

— Почему не докладываете? Кто? Откуда?

Федя делает шаг вперед и протягивает бумажку, которая уже открыла нам двери в эту избу. Я смотрю на Федю и каким-то шестым чувством угадываю, что он сделал последний шаг, что силы вот-вот оставят его и он упадет, как это уже было не раз в лесу.

— «…для оказания помощи товарищам летчикам», — заканчивает чтение протянутой бумаги тот, кого я принял за старшего… — Г…. вы, а не летчики! Летчики летают, а вы по земле ползаете!

Грубо, но в общем-то правильно. Какие уж мы летчики! Я смотрю на товарищей. Оборванные комбинезоны, черные впадины под глазами, заросшие щетиной щеки, сухие, в клочьях потрескавшейся кожи губы… Вид у нас, прямо скажем, не очень…

— Опять Петров направил, — резюмирует наше молчание старший.

— Из «Грозы»?

— Да. Все трое пристально разглядывают нас.

— Ну, так чем мы можем вам помочь, «летчики»? — оттеняет иронию последнего слова старший.

Я едва сдерживаю неприязнь:

— Простите, товарищ… не знаю вашего звания… Нам сказали, что у вас есть самолеты и вы можете переправить нас через линию фронта.

— Я — полковник, начальник авиации армии! А что же вас Петров не отправил? У него тоже самолеты бывают.

— Отряд Петрова вынужден отступить…

— А если нет у меня для вас самолетов?

— Но, товарищ полковник… — До чего же голод обостряет обоняние! За пять шагов от стола я различаю аппетитные запахи колбасы, сыра и даже сливочного масла! — Как же нам быть? Нам надо за линию фронта. Нам надо в полк!

— Каждому что-то надо. Подумаем. Утро вечера мудренее.

Спасибо и на этом. «Черти, неужели они не видят наших красноречивых взглядов? Неужели надо просить? Да, придется…»

— Товарищ полковник, еще одна просьба. Мы несколько дней не ели. Нельзя ли?..

— Начальник тыла армии, — небрежно кивнул полковник в сторону соседа справа. — Это в его компетенции.

— Что ж, на довольствие поставим, — будто раздумывая, тянет начальник тыла.

— Спасибо! — обрадованно перебиваю его. — Спасибо! Нам бы только поесть!

— Договорились. Давайте ваши аттестаты.

— Какие… аттестаты?

— Обыкновенные. Продовольственные! — чеканит начальник тыла.

— Так откуда у нас аттестаты? Кто же берет их с собой на боевое задание? Мы же летчики!

— Без аттестатов не положено. Своим не хватает.

— А мы что, чужие? — Я уже не могу справиться с голосом. — Нам что, подыхать тут?

— Молчать! — Полковник грохает кулаком по столу. — Дисциплинка, товарищ майор! Как разговариваешь со старшими?

— Простите, товарищ полковник. Но… у нас ведь безвыходное положение…

— Брось! — неестественно хрипит Федор. — Брось! — Его голос взвивается до крика. Я смотрю в его вдруг побелевшие от негодования глаза, замечаю красные пятна на скулах.

— Федя!

Вместе с Лыгой хватаю Федора, и, кажется, вовремя. Он вдруг обмяк: глаза закатываются, и… мы едва удерживаем на руках его легкое тело, бережно укладываем на лавку. Федор что-то бормочет, порывается встать, куда-то идти, тяжело вздыхает, стонет. Мы суетимся возле него, подкладываем ему под голову свои шлемы.

Я быстро расстегиваю на груди Маслова комбинезон и, пряча от взглядов этих трех, ставших мне уже ненавистными людей петлицы с единственным «кубарем», растираю ладонью грудь Федора.

«Кожа и кости», — думаю я, ощущая, как начинает гореть под моей ладонью все его маленькое тело. На лбу Федора выступает испарина, он дышит ровней.

Где-то неподалеку гудят моторы самолетов, одевается и уходит из избы начальник авиации. Я тоже поднимаюсь на ноги и застегиваю «молнию» комбинезона.

— Куда? — тихо спрашивает Лыга.

— Надо… — Я молча указываю глазами на Федора. — Попробую…

Лыга, не отвечая, закрывает глаза.

Я бреду по снегу в поле за деревней. Там угадываются силуэты двух ПО-2 и людская суета около них. В стороне, будто каменное изваяние, обозначена массивная фигура начальника авиации. Я подхожу к нему:

— Товарищ полковник, отправьте нас этими самолетами. Пожалуйста.

Полковник не шевелится, не оборачивается.

— Товарищ полковник! — Я дотрагиваюсь до холодной кожи его реглана. — Товарищ полковник!

— Чего орешь? Не глухой. Отправляем штабные документы. Мест нет!

Не знаю, откуда взялось это спокойное бешенство. Я чувствую, как мои пальцы впиваются в шершавую рукоятку пистолета:

— Послушай, полковник, ты нас отправишь… Пусть не всех… Пусть сначала одного…