Черная часовня - Кэрол Нелсон Дуглас

Ее манипуляции отвлекли Пинк. На самом деле девушка была очаровательной, и мне с трудом верилось, что она столь безнадежно испорчена. Потом я с удовольствием подумала, что дым сигареты Ирен перебьет все остальные неприятные запахи, принесенные нами в комнату.

– Вы – самый драматичный человек из всех, кого я знаю, мадам! – пылко воскликнула Пинк. – Я так понимаю, что вы и мисс… Фоксли…

– Хаксли, – поправила я.

– Я так понимаю, что вы обе и раньше видели свежие трупы?

– И свежие, – согласилась Ирен, – и не очень. Не так ли, Нелл?

– Всего дважды, – отозвалась я. – И очень надеюсь на этом остановиться.

– Что ж, – продолжила Пинк, – вы держитесь молодцом. Думаю, я и сама не настолько раскисла бы, случись мне вместо востока отправиться на запад и собственными глазами увидеть жизнь фронтира[31]. Приношу свои извинения, дамы, что вела себя как увядшая фиалка.

Я и сама завяла как фиалка, услышав расцвеченную американизмами речь молодой женщины. Но даже после этого она все еще казалась мне слишком спокойной и хорошо воспитанной для распутницы.

– Я бы испугалась за вас, не раскисни вы от такой картины, – возразила Ирен. – Но расскажите, почему вы решили поехать на восток, и как получилось, что вы занимаетесь подобным ремеслом? – Примадонна задавала вопросы так непринужденно, будто болтала с портнихой, а не с пересекшей полмира женщиной легкого поведения.

– Я была тринадцатым ребенком в семье, где было пятнадцать детей, – начала Пинк.

– Святые угодники! – воскликнула я. – Пятнадцать!

Девушка продолжала, пропустив мою реплику мимо ушей:

– Отец умер, когда мне было всего шесть, а моя мать, прежде уже похоронившая одного супруга, снова вышла замуж, чтобы спасти от нищеты шестерых детей, которых она нажила с моим отцом. Хоть папаня и был по профессии судьей, он покинул нас без завещания, и все его имущество было поделено между родичами. Матери же достались кое-какая мебель, лошадь с повозкой, корова да одна из собак, так что, ясное дело, прокормить такое «наследство» было еще труднее, чем ораву детей.

– Значит, вы оправдываете свое ремесло бедностью, – предположила я скорее сочувственно, чем осуждающе.

Но мое великодушие пропало втуне. Карие глаза Пинк потемнели от гнева:

– Ничего я не оправдываю и ни за что не извиняюсь! – Она снова перевела взгляд на Ирен и уже спокойно продолжила: – Года через три после смерти отца нам пришлось продать и лошадь, и телегу, и корову. А еще у нас появился отчим – ветеран гражданской войны.

– Чудесно, – снова перебила я в надежде на счастливый (и скорый) конец истории. – Солдат – лучший пример для сироток. Дядя одной из моих воспитанниц – некоторое время я работала гувернанткой – воевал в Афганистане и вернулся оттуда настоящим героем.

Пинк одарила меня бесстрастным взглядом:

– Джек Форд был злобным неотесанным пьянчугой. Сам не приносил домой ни цента, а маму вечно попрекал деньгами и называл ее такими словами, о существовании которых ни одна английская леди знать не знает. А однажды, в канун Рождества, когда мать повела нас в церковь против его воли, Джек угрожал пристрелить ее на месте.

– Военная жизнь идет на пользу не всем мужчинам, – запинаясь, пробормотала я.

– Но скоро этому пришел конец, не правда ли? – спросила Ирен.

– Откуда вы знаете?

– Подобные истории непременно заканчиваются кровавым убийством. А ваша история, я полагаю, как раз с убийства и началась.

Пинк передернула плечами:

– Как-то за ужином, месяцев через девять после того Рождества, он снова взбесился: опрокинул на пол кружку кофе…

Мне подумалось, что никто в здравом уме не обвинит человека, разлившего столь гадкий напиток, но я промолчала.

– …швырнул в маму кость и вытащил из кармана пистолет. Мы с братишкой Альбертом вскочили, чтобы преградить ему путь и дать матери возможность убежать с остальными детьми.

– И вы еще сетуете, что не пожили на Диком Западе, – горестно заметила я.

Еще один ничего не выражающий взгляд:

– Единственные дикие существа в Пенсильвании – это индюшки, мисс Хаксли.

Казалось, я не могла и рта открыть, чтобы не вызвать раздражение этой молодой женщины со столь грубыми манерами, поэтому я воздержалась от ответа.

– Их браку наступил конец, – предположила Ирен.

– Точно. – Щеки Пинк приобрели тот же розовый оттенок, что и ее платье. – Джек Форд наглухо забил гвоздями двери и окна первого этажа, так что в дом можно было попасть только по приставной лестнице. Когда неделю спустя матери удалось пробраться внутрь, вся домашняя утварь оказалась поломана и разбита. Маме не оставалось ничего иного, как пойти на крайние меры. Подать прошение о разводе.

Я ахнула. Да, я обещала себе больше не встревать в разговор, но развод являлся скандалом такого немыслимого масштаба, что должен быть потрясти даже захолустный городок в Пенсильвании.

Пинк и ухом не повела, словно привыкла к подобной реакции за прошедшие годы.

– На процессе я выступила свидетельницей, как и Альберт.

– Сколько же вам было лет? – спросила Ирен.

– Достаточно. Мне исполнилось четырнадцать. Материно прошение стало одним из пятнадцати прошений о разводе, заслушанных в округе в том году, но только пять из них были поданы женщинами. Соседи под присягой подтвердили, что Джек Форд был вечно пьян, никогда не приносил в семью денег, поломал всю мебель в доме, ругал и проклинал мою мать, угрожал ей заряженным пистолетом, а также бил ее – или, как они выразились, «применял насильственные действия». Они также заявили, что она всегда стирала и гладила его рубашки – причем мне не раз случалось видеть, как отчим швыряет только что выстиранные рубашки на пол, топчет их или поливает водой, чтобы ей пришлось все начать сначала, – что мама на свои деньги покупала ему белье и ему слова против не сказала, как бы плохо он с ней ни обращался. – Ее тон становился все более едким. – Развод она получила, но все равно это был такой позор, что ей пришлось уехать из города.

– А вы, Пинк? – тихо спросила Ирен.

– Я решила, что сама выберу свой путь, и замужество в мои планы не входило.

Я было открыла рот, чтобы указать ей на тот очевидный факт, что, занявшись своим аморальным ремеслом, она, по сути, «вышла замуж» за многих мужчин, но Ирен так выразительно посмотрела на меня, что мне пришлось притвориться, будто я зеваю – реакция, которой история юной Пинк никак не заслуживала.

Впрочем, на меня все равно никто не обращал внимания.

– Поистине печальная повесть, – сказала Ирен примирительно. – Теперь мы знаем, что с ранних лет вам приходилось подмечать и запоминать подробности жестоких событий. А сейчас прошу вас в точности описать нам то, что здесь произошло, не опуская ни малейшей детали, ни единого впечатления. В конце концов, все мы женщины и знаем, как нелегко порой приходится в этой жизни, – добавила она в конце со значением.