Regime change - J. Deneen

во вреде не только любого, кто воспринимается как осуждающий, но и любого, кто не одобряет открыто и публично любые и все "эксперименты". Когда-то считалось, что "принцип вреда" - это редут либертарианской свободы, минималистский призыв, который в основном используется для предотвращения осуществления политической власти в моральной сфере. Однако в самой глубине его логики был заложен потенциал и неизбежность использования его в качестве агрессивного инструмента доминирования и даже тиранической власти. Далеко не будучи тормозом тиранической власти, стал окончательным средством расширения возможностей "экспериментаторов" над теми, кто верил, что должны существовать пределы для либертарианского демонтажа всех норм и вытекающих из этого социальных потрясений, вызванных все более экстремальными формами экспериментирования.

Посмотрите, как движение "политики идентичности" тяготеет к критерию Милля в расширении попыток ссылаться на институциональную власть от имени продвижения своего освободительного этоса. Частое обращение студентов к языку "вреда", страх перед "микроагрессией", необходимость "предупреждений о триггерах", требования "безопасных пространств" и общее беспокойство по поводу ощущения "безопасности" в студенческих городках пронизывает общую культурную среду. На первый взгляд эти призывы выглядят как защитные, повторяющие минималистичные призывы к "принципу вреда". Но на самом деле эти призывы носят явно агрессивный характер, призывая к вмешательству власти - как получастной (например, корпоративной или студенческой), так и государственной - для предотвращения субъективных заявлений о психологическом или ощущаемом "вреде" и тем самым обеспечения все более освободительного этоса. Все более заметное стремление добиться признания "экспериментов в жизни" испытывают те, кто отказывается или даже путает предпочитаемые местоимения своих собеседников. Быть «неправильно названным» или "мертвым" означает быть обиженным, и - в соответствии с этосом Милля - вся сила и власть государства и его полуобщественных, получастных агентов может быть обрушена на нарушителя.

Глубочайшая ирония заключается в том, что сам Милль считал, что замена критерия "собственного блага - морального или физического" на более минималистский стандарт "вреда" будет способствовать развитию общества, основанного на свободе, требующей применения лишь минимальных форм принуждения. Наследники Милля обнаружили, что само основание для оправдания политической власти - ссылка на "вред" - может быть почти неограниченно расширено, если ссылаться на субъективные претензии, основанные на идентичности, особенно в той мере, в какой идентичность может быть связана с продвижением индивидуалистического этоса "экспериментов в жизни". Эти утверждения, в свою очередь, сегодня используются для того, чтобы власть государства, а также растущего числа мощных частных организаций, таких как корпорации, для уничтожения всех последних остатков традиционных норм, и все больше направлены на делегитимизацию самого выражения веры в ограничения "экспериментов в жизни". Эти усилия особенно и неустанно направлены на консерваторов разного толка, и особенно на ортодоксальных христиан различных конфессий, которые остаются почти единственной существующей группой, частично или полностью отвергающей индивидуальный освободительный этос и первостепенную важность выбора и самосозидания. В результате возникает новая форма тирании, на первый взгляд парадоксальная: нелиберальный либерализм, который требует и готов осуществлять власть без каких-либо внутренних ограничений.

Университеты, которые были созданы в убеждении, что цивилизация должна защищать свободу через культивирование принципов справедливости и добродетели, сегодня находятся в авангарде продвижения новых принципов деспотизма. Но они являются лишь стартовой площадкой для тех, кто будет нести эти учения в широкие слои общества.

 

Новый, несомненно, совершенно иной вид тирании

Элитные университеты и их подражатели - это учебные площадки для новой элиты, но для большинства выпускников они не являются конечным пунктом назначения. Скорее, эти центры выдачи дипломов являются стартовой площадкой для управленческой элиты, которая в дальнейшем займет важнейшие позиции в ключевых институтах, от бюрократии до бизнеса, от развлечений до НПО, от СМИ до журналистики, от искусства до архитектуры. Некоторые останутся в академических кругах, месте удивительного интеллектуального конформизма, где они возьмут на себя роль формирования элиты. Эти учебные заведения помогают сформировать мировоззрение и ожидания управленческого правящего класса, который затем отправляется в различные места, где эти уроки формируют большинство основных организаций, управляющих повседневной жизнью: правительственные бюрократии, юридические фирмы, СМИ, журналистику, корпоративный спортивный менеджмент, филантропические учреждения, корпоративные офисы и советы.

Форма управления, осуществляемая этими ведущими учреждениями, соответствует доминирующим обязательствам, укрепляемым в элитных университетских средах. Меритократы заслужили свой статус, преодолевая препятствия путем успешных переговоров в рамках строгого процесса получения диплома, необходимой дисциплины для работы в академических и предпрофессиональных условиях, а также в первые годы работы над долгами, продолжая вести студенческий образ жизни после окончания университета. Между тем, люди, не имеющие диплома, рабочий класс, обитатели экономики услуг, слуги неоаристократов и вообще люди, занимающиеся неквалифицированной работой, заслужили презрение за целый ряд моральных недостатков, связанных с их экономическим статусом, обусловленным неспособностью выбиться в лидеры, социальными патологиями, которые считаются заслуженными, и, что самое главное, за низкопробные взгляды на расу, пол, сексуальность и воспроизводство. Целью современной либеральной цивилизации является индивидуальное самовыражение и самосозидание, и те, кто не смог достичь этого статуса, получают по заслугам; в то время как те, кто открыто отвергает эти цели во имя старых норм, подвергаются резкому осуждению как фанатики и фанатики. Поскольку оставшееся сопротивление этому цивилизационному проекту все больше замыкалось на различных христианских и других ортодоксальных религиозных традициях, возникла явная враждебность к религиозным верующим, и все более открытое проявление культурного неодобрения и власти направлено против этих более традиционных верований. Со страниц обсуждения "принципа вреда" Дж. С. Миллем возникла новая титаническая форма власти и контроля, в которой наиболее влиятельные индивиды современного либерального общества, контролирующие основные рычаги социального, политического и экономического контроля в его основных институтах, расширяют и увеличивают свою власть через господство над теми, кто находится на периферии, утверждая, что они являются истинными угнетателями.

Эта власть все больше объединяет силы прогрессивизма либерализма как в его экономическом, так и в культурном измерении. Мы наблюдаем это сочетание в растущем использовании прямой экономической власти для продвижения культурно-прогрессивных и освободительных позиций. На ранних стадиях либерализма "рынок" осуществлял косвенное влияние через "сглаживание" границ и рубежей, товаризацию всех культурных форм и внедрение рыночных сил во все сферы жизни. В последние годы ведущие экономические акторы все чаще используют жесткую, прямую власть для продвижения и осуществления культурных изменений. Две стороны либерализма - экономический и социальный либертарианство - оказываются идентичными, монолитными и стремящимися использовать власть во имя обеспечения индивидуального экспрессивизма. Их власть ощутимо принимает форму неприступной силы олигархического меньшинства, способного эффективно уничтожать оппонентов посредством экономической мощи, санкционированного общественного мнения и профессиональной репутации. Фактический контроль над политическими институтами примыкает к этой власти, и там, где встречается сопротивление демократии, она встречает эту новую гегемонию на неравном поле боя.

Особенно поучительный пример новой