Фридл - Елена Макарова

Как у Вермеера получился пол в ромбах, как это клетчатое полотно сокращается, уходя в перспективу?!

Вермеер – это хорошо, но тебе надо стать Фридл Дикер.

Но как стать Фридл Дикер, если я способна скопировать этот пол, но не могу по нему ходить?! Не могу дойти до окна и увидеть, что там, вдали! Я не способна попасть внутрь яблока, внутрь яйца!

Профессор назначил мне встречу с психоаналитиком. Лицо с фаюмских портретов. Кудри, горящие глаза, подбородок с ямочкой.

Рассказывайте, – предложил он дружелюбно. – Все, что вы будете мне говорить, не покинет стен этой комнаты. Если возникнут вопросы по ходу, я вам их задам. Ничего, что мне придется изредка вас перебивать?

А что говорить?

Все, что угодно.

Задайте вопрос.

Он задал вопрос – есть ли у меня цель в жизни и, если есть, сформулирована ли она или так, туман.

Я не знала.

Тогда он поставил вопрос иначе: если бы у меня отобрали возможность рисовать, было бы у меня желание продолжать жизнь?

То есть лишиться того, ради чего я рождена?

Фройляйн Дикер знает свое предназначение?

Да.

Если я верно понял, жизнь вне самореализации не имеет для вас смысла. И цветы, которые вы так любите, исчезнут из мира, если ваша светлость не успеет изобразить их на бумаге? Логически рассуждая, вы любите не жизнь, но свою любовь к ней. Способны ли вы к созерцанию?

Я рассказала про ромашку.

Пример впечатляющий, но не на то правило. Созерцание – это бесцельное состояние. Его-то и боится фройляйн Дикер.

Я ничего не боюсь.

А смерти?

Не боюсь!

Фаюмский портрет вышел из-за стола и пожал мою руку. Я приросла к полу и опустила голову. Я смотрела на наши руки, на их сплетение, у меня занялся дух.

Фройляйн Дикер, – сказал он, мягко высвобождая руку. – Вы – самый храбрый пациент из всех, доселе мною встреченных. Если что, я к вашим услугам.

«Если что…» Я искала повод для следующего визита. Я хочу его видеть – разве это не повод? Я записалась на прием. Фройляйн Дикер, битте! Он вышел из-за стола, сам открыл мне дверь. И рука для приветствия наготове. Наши руки сцепились.

Ох, фройляйн Дикер!

Подо мной поплыла земля, и я упала в его объятия.

У сильных личностей – сильные чувства, – сказал он, улыбаясь жгучими фаюмскими глазами. Следовать им или сопротивляться? Новое разбивает старое вдребезги. Но вам-то что, вы и смерти не боитесь!

Я стала блаженной тварью. Оказывается, руки мне даны, чтоб обнимать, а не водить кистью по бумаге. Миг безраздельной близости дороже искусства. Чуять в себе зверя… то ласковую кошку, то тигра, подкрадываться, выпуская когти, и – распластываться на чужой шерсти.

Ты поразительно смелая и самостоятельная, – восхищался он мной.

Он курил в кровати. На его волосатой груди стояла бронзовая собачка с открытой пастью, и он стряхивал в нее пепел.

Мой первый любовный эксперимент не возымел продолжения, у доктора была семья и еще несколько таких же пациенток, как я. Такое было время – секс стал лечебным, а любовь перестала быть единственным условием для физического сближения.

Я искромсала «фаюмские портреты» и сожгла их на костре в Штадтпарке. Бумага прогорела быстро, огонь полз по сухим ветвям, шипела смола на еловых шишках.

Шипят фонари, наполняясь газом, и на Рингштрассе вспыхивает свет. Тени платанов и наши тени – длинная и короткая. Длинная тень – это Гизела, моя подруга по классу Чижека. У меня есть подруга! Благовоспитанная девушка из богатой семьи. У них там по звону колокольчика слуги вносят в гостиную обед на подносе, или даже на тачке, еды-то много! – а сидящие за столом закладывают салфетки за воротники.

Я у них не была, мне там делать нечего.

Мы идем – рука в руке – от Фолькстеатра по Нойгассе, огибаем угловой дом и останавливаемся. Здесь она живет.

Может, зайдешь?

Нет.

Куда ты теперь? – спрашивает Гизела. Мы обнимаемся и целуемся.

В театр, и спать.

А где ты будешь спать?

Где придется.

Спи у нас! У нас весь этаж пустует!

Иди, пожалуйста, домой, – говорю я строго, – тебя ждут!

Гизела уходит, а я уношу с собой в ночь благоухание ее духов – до завтра!

В преклонном возрасте Гизела (могу вообразить ее в старости – седые волосы подхвачены гребнем из слоновой кости, голубые глаза в сеточке морщин, простое, элегантное платье, чулочки, туфельки на каблучке) поведала и о встрече со мной.

«Я была захвачена новой дружбой… Стала опаздывать домой на обед. Или вообще не приходить. К вящей радости Фридл. Мы разгуливали по безлюдным площадям и шумным паркам, как-то она подбила меня на то, чтобы снять чулки и ходить босиком по лужам, – все это для меня было внове. На Фридл не было управы – вечернюю школу она прогуливает – она, видите ли, терпеть не может тамошних учителей, ночует в театре, потому что терпеть не может родителей, стрижется коротко, потому что с детства терпеть не может волосы, носит одно и то же серое платье, потому что терпеть не может наряжаться, – но зато она обожает Рембрандта! Обожает Бетховена!

В Большом зале Бронислав Хуберман играет скрипичный концерт Бетховена. Но у нас нет билетов! Фридл это не смущает, она знает лазейки. И вот мы у ложи, спрятались за бархатный занавес; теперь надо ждать, когда погаснет свет и все стихнет. Я дрожу от страха, а Фридл хоть бы что!

Как-то я призналась ей в том, что не была в Музее искусств. – Никогда не была?! Куда тебя водили гувернантки?! И ты еще хочешь научиться рисовать?!

Разумеется, мы немедленно отправились в музей. Фридл дала мне задание – искать шедевры. Увидеть – и застыть перед ними! Застывала я часто и там, где следует, за что и получила одобрение учителя.

Она всех уговаривала ей позировать. У нас в салоне долго висел портрет моей мамы, который она нарисовала акварелью. Этот превосходный в плане техники рисунок и отдаленно не напоминал ту Фридл, которая будет способна одним росчерком превратить бесформенное пятно в живой лик».

Рассказ Гизелы припудрен старческим благодушием. Историю про парк и чулки я помню иначе. Я притащила Гизелу в Штадтпарк, на пепелище любви, где были сожжены портреты фаюмца. Мне страстно хотелось нарисовать ее голой, и именно здесь. Гизела сняла свои дурацкие черные чулки и спустила с плеч платье. На большее она не способна. Даже для любимой подруги. Ладно. Я обмакнула палец в золу и очертила позу, перемешанный с землей порошок – россыпь каштановых волос, овальное лицо в пушке, резкий росчерк ресниц, мягкая линия плеча, голая грудь, острый сосок… Я трогала ее глазами, я обладала ею.