Тать на ваши головы - Екатерина Александровна Боброва

меня глядела словно бы ограненная алая капелька крови.

«Бери, бери давай!» — возбужденно метала кольца веревка. Плющ тоже волновался, шурша рядом.

Задрала голову наверх и посмотрела сначала налево, потом направо. Нависли надо мной, маленькой, давят боевым авторитетом.

— Нет, спасибо, — вежливо поблагодарила, отступая, — мне одного достаточно.

«Бери!» — рыкнули.

— У меня уже один есть, — постаралась не сорваться на крик, — врос в кожу. Неприятно, знаешь ли, носить камень на себе, а если он глубже пойдет? Закупорит мне там что-нибудь. В почках отложится.

«Что ты несешь?! — Веревка взорвалась негодованием. — Эти камни не могут сживаться с носителем».

— Да? — переспросила язвительно и решила, что оголиться перед веревкой — вполне себе разумный поступок.

Меня осмотрели. Даже потянулись потрогать, но я шлепнула по кончику веревки рукой, пресекая аморальные действия.

«Хм. Не должно быть так, — заявила веревка, — странное что-то».

Она задумалась. Плющ подшуршал, и они явно устроили военный совет.

«Ха! — прозрела через какое-то время боевой страж. — Так это ты сама его к себе поместила. Дар же. Так сильно боялась потерять, что дар и сработал».

Приплыли. Главное, веревке я поверила сразу и поняла, что в подвале сейчас не два монстра, а три. Черт.

«Бери», — поторопила веревка.

Н-да... После такого уже и отказываться неудобно.

— Зачем вам камни? — уточнила, догадываясь, что обо всех деталях мне все равно не расскажут.

«Хранитель им нужен, — неохотно ответила боевая пыльность. — Кто хранитель, уточнять не надо?»

Да как бы яснее ясного.

«Остальное потом узнаешь, а то впечатлительная слишком. Еще и правда вглубь пойдут».

Камень я взяла. Сжала в ладони, потом сообразила, что в кармане ненадежно. Вдруг выроню, а кто-то заметит. Сразу возникнет вопрос: откуда у трущобницы драгоценность?

Убрала под левую грудь. Выдохнула, успокаивая свой дар и запрещая перепрятывать.

«Больше ничего не хочешь? — насмешливо уточнили в голове. — Одежду там новую купить, чтобы швалью уличной не выглядеть, а то мне перед хозяином за такого носителя неудобно».

Хотела съязвить, что мертвому как бы все равно, но подумала о бабуле, о детишках и проблемах, которые из-за меня их преследуют.

— А поменьше что-то есть? — сварливо поинтересовалась, поднимая золотую монету с пола.

Кажется, веревка аж дар речи потеряла от возмущения. Продышалась и гневно уведомила:

«Мелочи не подаем!»

Потом смилостивилась: «Слева посмотри. Вроде серебро было».

Домой я возвращалась с полными карманами серебряных и золотых монет. На душе было тревожно, еще и веревка пристроилась на втором запястье, не пожелав расставаться со мной. Я точно под тюремным надзором оказалась.

Наружу выбралась через лаз, точнее и не скажешь, и принялась злобно отдирать репьё от плаща: ход успел порядком зарасти, а помочь мне проложить путь никто не пожелал. Не дело это — боевым стражам с колючками сражаться.

— И что? Просто вот так уйдем? — спросила, поворачиваясь к холмику, из которого вылезла. Дыра за мной закрываться не стала, оставляя проход нараспашку: заходите, люди добрые, берите, что хотите.

Ведь понимаю — не мое это сокровище, да и хозяин уже мертв, а просто так уйти, не заперев дверь, совесть не дает. Проклятое мое воспитание.

Веревка по-человечески вздохнула и страдальчески попросила:

«Двигай давай, двуногая».

Мое терпение лопнуло — разозлилась. Довели все-таки...

— У меня имя есть! Татьяна. А некоторых пыльным ковриком для блох могу называть.

Тут земля под ногами предупреждающе дрогнула, и по стене дома, проглядывающего сквозь ветки, выразительно поползла внушительная трещина.

«Тебе лучше начать двигать», — честно предупредили меня.

Пришлось отступить. Плюнула на колючки, на сокровище и ускорила шаг, но меня подогнали криком:

«Бегом!»

Когда в твоей голове истошно орут «Бегом!», мало у кого хватит духу поинтересоваться: «А зачем?» Ибо ответ можно и опоздать услышать. Так что рванула я на хорошей скорости, подобрав полы плаща и чувствуя себя монашкой, спасающейся от гнева матери-настоятельницы. Где же еще в нашем мире столь длинные и неудобные одеяния носят?!

За спиной кто-то тяжело и сокрушенно вздохнул, что-то простонал, и гулкое «ух» с диким скрежетом заставило меня подпрыгнуть, остановиться и оглянуться, выворачивая шею.

Мамочки!

Дом еще стоял, но весь в трещинах, разом постаревший лет на сто, и, кажется, его часы сочтены. Вместо сада теперь красовался провал с торчащими на уровне моих ног верхушками деревьев.

Хм, вот и прикрыли сокровищницу, а мне вдруг стало дико жаль... Там одно ожерелье было... как раз под мой цвет глаз. Да, в курсе, что бриллианты, тем более такого размера, это чересчур, гм, для трущобницы, но под мои серые глаза в самый раз.

Ничто там мое сердце не тронуло, монеты брала, стиснув зубы, чувствуя себя как на паперти, а вот ожерелье из серебристого переливающегося металла в виде изогнутой изящной узорчатой веточки, усыпанное чистыми бриллиантами, мучило болью утраты.

Головой понимала: бред это; но уже представляла, как здорово оно смотрелось бы на моей шее и как отлично сочеталось бы с черными волосами и серыми глазами. И платье к нему такое... Черный шелк, пышные рукава, широкая складчатая юбка, серебро кружева по краям.

Принцесса живет в каждой женщине: даже если ей уже тридцать, даже если она в плаще с чужого плеча стоит после успешного ограбления в разоренном саду — ей все равно хочется быть красивой и... любимой.

Вздохнула горестно. Отвернулась, смаргивая видение ослепительной меня в похороненном под тоннами земли ожерелье.

И тут дом не выдержал. Сложился с диким грохотом, подняв густое облако желтой пыли, в котором разноцветными молниями сверкнули активировавшиеся охранки.

Вот не испугалась ни разу и даже не поседела. Мне вообще седеть нельзя, где я краску для волос в этом глухом средневековье найду? А то буду лунной женщиной ходить, пряча седину под платком.

И