Зимний солдат - Дэниел Мейсон

– Прекрасно, – согласился Люциуш.

Она снова с гордостью взглянула на пациента. Потом спросила:

– Вы же говорите по-немецки?

Люциуш кивнул.

– Пожалуйста, скажите ему, что я видела, как он играет в карты. Это ничего, можно, но пусть не двигает этой рукой, если не хочет, чтобы рана снова открылась. У нас нечем зашивать. Мне в следующий раз придется выдергивать нитки из его шинели.

Люциуш перевел, мужчина серьезно кивнул. Потом Люциуш спросил Маргарету по-польски:

– У нас нет хирургических нитей?

– Есть. Пока, во всяком случае. Но мужчины как дети. Как в той поговорке, готовы съесть курицу, несущую золотые яйца. Никакой выдержки. С ними нужна строгость.

Они пошли дальше.

– Это Брауэр, пан доктор лейтенант, из Вены, обморожение, обе ноги; это Черни, из венгерской Четырнадцатой дивизии фузилеров, огнестрельное ранение бедра, ампутация была на прошлой неделе; это Московиц, тоже из Вены, портной, что очень нам кстати, двусторонняя ампутация ступней, тоже обморожение, прекрасно заживает, как видите. А вот Грушчинский – поляк. Гангрена ступней, довольно тяжелая, но Господь был на его стороне, несмотря на греховную привычку использовать китовый жир не по назначению. Киршмайер, контузия. Это Редлих, профессор из Вены. Он верит, что человеческую женщину родила обезьяна…

– Кхе-кхе… – Мужчина, лежавший на животе, поморщился и повернулся к ним: – Не совсем. Я же объяснял – это был процесс, длительный процесс изменчивости и естественного отбора…

– Конечно, профессор. Обезьяна, доктор, представляете? В общем, его подстрелил казак. Сзади. Чуть пониже хвоста.

Они продолжали обход.

– Ефрейтор Слобода, чешская велосипедная пехота, еще одна ампутация после обморожения. Тарновский: левая рука. О Боже, ефрейтор, осторожнее, держите ее приподнятой – на то Бог и дал нам повязку! А это Саттлер, австриец, постоянно молится, слишком часто даже, это тоже своего рода болезнь. Был ранен в грудь, лежал среди умирающих, пока не вмешался Святой Дух.

В конце прохода они остановились.

– А это у нас… – она встала на колени, – это у нас сержант Черновицкий, еще один поляк, хотя тут нам особо гордиться нечем. Ампутация ноги и руки. Покажите доктору, сержант. Видите, как хорошо заживает? Но мы помогли ему не только с физическими недугами, пан доктор, но и с духовными тоже. Когда сержант Черновицкий прибыл к нам, он не знал, как правильно обращаться к сестре милосердия. Но мы научились! Мы усвоили, что сестра милосердия – не девка из кабака, с которой можно позволять себе вольности. Верно, сержант?

– Совершенно верно, сестра, – отвечал солдат, опустив глаза.

– Скажите доктору. «Вам что-нибудь нужно, солдат?» – это невинный вопрос, правда, сержант?

– Верно, сестра. Это медицинский вопрос.

Стоя рядом с ней, Жмудовский изо всех сил старался сохранять суровый вид, скрывая улыбку в бороде.

– Да, именно, медицинский вопрос, – сказала Маргарета. – И как мы отвечаем, когда нам задают медицинский вопрос?

– Мы отвечаем любезно, сестра. Мы знаем, что Бог даровал нам великую милость, оставив в живых, и мы благодарим Его кротостью и добрыми делами.

Она повернулась к Люциушу с умиротворенной улыбкой:

– Видите, доктор, какой он у нас культурный.

Когда они отошли и солдаты не могли их слышать, Люциуш сказал шепотом:

– Вижу, вы его усмирили. Могу я спросить…

Ее глаза сверкнули.

– Как я уже сказала, доктор, Бог дал Своим чадам морфий. И Он же дал право лишить морфия.

Она мимолетно улыбнулась, и он впервые увидел ее мелкие зубы. Он вспомнил солдата в Кракове, который кричал от боли, когда кончилось болеутоляющее.

Она, должно быть, почувствовала, что ему не по себе.

– Я здесь одна, доктор. Тут или морфий, или Манлихер.

Воцарилось долгое молчание. Потом она встретилась взглядом со Жмудовским, и они оба расхохотались.

– Это шутка, пан доктор. Я пока никого не застрелила.

Еще одна пауза.

– Во всяком случае, здесь, в Лемновицах. Ах, доктор, это тоже шутка. Что ж вы так пугаетесь. У вас все время такой вид, будто вас вот-вот поведут на виселицу.

Они продолжали обход. От одного края к другому и обратно. Нам повезло, сказала она, обычно на обходе попадается пара ампутаций, которые начали подгнивать, а в этот раз, кажется, обошлось.

– Да, – согласился Люциуш. – Повезло.

Он все пытался понять, когда наступит подходящий момент, чтобы признаться. Им всем крупно повезет, если он не будет их лечить.

Но он не признался. До конца второго ряда и обратно, по третьему, теперь к отделению терапии – лихорадки, кашель, дизентерия, за небольшой ширмой, в жалкой попытке защитить остальных от заражения. Пушманн, Млакар, оба с пневмонией. Надлер: жуткий абсцесс миндалин. Кулик, доктор, бедняга Кулик: хроническая диарея с тех пор, как мама нарочно отравила его прощальным ужином, чтоб его не послали на фронт.

И дальше… Да, бедный Кулик, думал Люциуш. Но твоя мать, по крайней мере, не хотела пускать тебя на войну.

Травмы головы, алтарная часть. Первые два пациента в коме, лежат с трубками, из которых вытекает в кюветы белесая жидкость. Возле третьего Маргарета остановилась и обернулась.

– Имя неизвестно. Судя по форме, австрияк, – сказала она. – Но мы не нашли никаких документов. Поступил два дня назад, его подобрали на дороге. По крайней мере три трещины в черепе, хотя мозговая оболочка не пострадала. Непонятно только, когда надо начинать декомпрессию – Сокефалви говорил, у врачей нет согласия в этом вопросе. Одни считают, что надо действовать быстро, как только появляются первые признаки повышения черепного давления, а другие – что операция только ухудшает дело. Пока что я выжидала. Но со вчерашнего дня он не просыпается. Не знаю, как поступить.

Она повернулась и посмотрела на солдата. Она ждет моего ответа, подумал Люциуш. Сердце опять заколотилось. Он как будто снова попал в университет, его вызывали отвечать перед курсом в лекционном зале. Но когда он стоял перед легендарными профессорами, он не трусил так, как здесь, перед медицинской сестрой. Он вспомнил старого итальянца, которого осматривал когда-то во время демонстрации практических навыков. Через неделю тому человеку просверлили череп, чтобы ослабить давление на мозг, вызванное опухолью. Даже тогда это казалось варварством. А сейчас он и подумать боялся об инструментах, которые использует Маргарета.

Он встал на колени возле солдата. Изможденное лицо, на щеках жидкая поросль. Дыхание тихое, поверхностное. Повязка вокруг головы пожелтела, будто пропитанная яичным желтком.

Долгое время Люциуш просто смотрел на пациента, замерев, понимая, что он не просто не знает, что делать, но может навредить еще больше.