До победного дня - Vladarg Delsat

непонятным. Что же за жизнь они прожили за Гранью? Девочка только смотрела как-то очень жалобно, но ничего не просила. Для чтения мыслей использовался другой артефакт, которого у Нойманна не было, да и не рискнул бы он сейчас…

Остановившись у палаты, он встретил медицинскую сестру, только что отнесшую поздний ужин новым пациентам. Ужин был легким — хлеб, масло, чай. Перегружать желудок перед сном идеей было плохой. И вот сейчас женщина шла по коридору, выглядя совершенно ошарашенной. Она будто и не видела, куда шла.

— Доктор! Доктор! Пойдемте со мной, вы это должны видеть! — воскликнула она, увидев доктора Нойманна.

— Не надо так нервничать, — попросил ее доктор. — Что случилось?

— Вы не понимаете! — воскликнула она. — Они едят так… Так… — женщина явно была готова заплакать. В душе герра Нойманна зародились нехорошие подозрения.

Войдя в палату, мужчина сразу увидел то, что шокировало медсестру. Мальчик явно разделил свой кусок хлеба, отдавая большую часть его девочке. И сейчас они вдвоем кушали, но как они это делали… Отщипывая буквально по крошке совершенно одинаковыми жестами, подростки смаковали, явно растягивая удовольствие.

— Странно… — проговорил доктор, глядя на это. В душе его зародилась нехорошая догадка. — Неужели лагерь? Тогда все очень плохо…

Если подростки в той своей жизни прошли немецкий концентрационный лагерь, то принять себя они просто не смогут, потому что что любой немец для них — враг. Герр Нойманн это очень хорошо понимал. Правда, что с этим делать, он не знал, решив подождать утра.

— Что это, доктор? — всхлипывая, спросила его женщина.

— Они видели сон, в котором долго голодали, — объяснил мужчина женщине так, чтобы не вызывать дополнительных вопросов. — Так кушать они научились в своем сне.

— Бедные дети, — проговорила медицинская сестра специальной больницы. — И что теперь?

— Разговаривать мягко, не тревожить… — вздохнул доктор Нойманн. — И ничему не удивляться.

Женщина молча кивнула, решив принести настрадавшимся детям еще хлеба. Проделав это, она столкнулась с горячей благодарностью, произнесенной лишенными любых эмоций голосами. Это было очень страшно для медика, да и для женщины тоже. Теплые слова, в которых угадывается благодарность и… монотонные голоса.

Нойманн понимал — если эти двое из лагеря, то нужно послушать, на каком языке они говорят между собой. Оказаться в ситуации, когда любой из находящихся вокруг — враг просто потому, что говорит на языке врага, целитель не пожелал бы никому. Но сейчас подросткам надо было спать, а медперсонал предупредить о возможных кошмарах. Эти двое были далеко не первыми.

* * *

Когда принесли ужин, Гриша, даже не раздумывая, отломил половину своего хлеба, подкладывая его в Машину тарелку. Девочка попробовала возмутиться, что сказать, объяснить, но потом просто обняла его двумя руками и затихла. Гриша опять спасал ее, опять отдавал свой хлеб, как делала и мама Зина.

Маша внезапно осознала, что все эти месяцы мальчик отрывал от себя последнее, отдавая ей. А она… А она просто не могла без него жить. Расцепляться с Гришей даже на миг девочка была не согласна и, казалось, окружающие понимали это. Непостижимым образом немцы вокруг поняли, что их нельзя разлучать, даже положив в одну кровать.

— Гриша… Может быть они не фашисты? — тихо спросила Маша, не ощущая привычной боли от голода.

— Они немцы… И мы теперь… Немцы… — вздохнул тяжело переживавший этот факт мальчик. — Нам нужно найти Надю.

— Мы найдем… — уверенно произнесла девочка. — Только у меня такое чувство, что я младше стала.

— Давай спать, — не отвечая на реплику Маши предложил Гриша.

Они и не знали о предположениях доктора, не ведали, что в отношении их даны очень строгие рекомендации, только видели заботу похожей на медсестру женщины, ну и то, что общалась она, в основном, жестами. С чем это связано, ни Гриша, ни Маша не понимали, просто уснув.

Во сне к ним пришла мама Зина. Она обнимала своих детей, гладя их, и они прижимались к ставшей такой родной за месяцы Блокады женщине. Просто прижимались и молчали.

— Прошли годы, деточки, — произнесла, наконец, мама Зина. — Люди изменились.

— Но это немцы, мама! — воскликнула сразу понявшая, о чем говорит мама Машенька. — Это немцы!

— И немцы могут быть хорошими, родные мои, — вздохнула женщина. — Дайте им шанс.

— У нас нет выбора, — вздохнул Гриша. — Мы снова совсем одни, в полной власти взрослых, а тут отнюдь не Ленинград…

— Найдете Наденьку, все теплее будет, — погладила их мама на прощание.

Утром и Гриша, и Маша вскочили, держась друг за друга. Им показалось, что завод уже загудел, показывая начало смены, а они все спят. Паникующих детей медсестра едва сумела уложить обратно. И вот тут медик увидела, как мальчик скармливает девочке маленький кусочек хлеба, явно припрятанный с ужина. Возмутившейся в первый момент девочке.

— Ну Гриша! — Маша не могла взять у него хлеб, но и отказаться была не в силах. Это же хлеб!

— Тебе нужнее, — погладил девочку Гриша, а медсестра слышала звуки незнакомого ей языка, думая о том, что доктор что-то знает.

Герр Нойманн, получив доклад дежурной медсестры только удовлетворенно кивнул: похоже, дети действительно в той жизни были в лагере. Паника, судорожный подъем в пять утра, а потом и хлеб — все это говорило о той войне и… о лагере. О лагере, где они были рядом, что означало — детские лагеря. Просто представить это было очень сложно, а уж поверить — и подавно. Но именно эта версия исключала приемную семью.

[1] Здесь: одета (сленг)

[2] Ольга Берггольц

Глава 9

Семья русских переселенцев жила в Германии, а потом и в Швейцарии, не первый год. Этнические немцы старались дать все единственной своей дочери, этого совершенно не ценившей. Девушка с немецким именем Марта, принимала окружающую действительность, как само собой разумеющуюся и не принимала ценностей родителей, выбивавшихся из сил, чтобы дать ей все самое лучшее.

Конечно же, переселенцы дома разговаривали на родном языке, которым для них был русский, несмотря на то что были этническими немцами. В общем-то, подобное было нормой для переселенцев.

Марте ее имя не нравилось, но ее никто не спрашивал. Отучившись в начальной школе, девушка вдруг узнала, что обладает колдовским даром. Образ ведьмы ей очень нравился, отчего Марта с радостью согласилась учиться подальше от родителей. Девушка даже не подозревала о формализованности колдовской науки, но пути назад уже не было. Повернуть назад, несмотря на скуку, было уже невозможно.

Девушка училась год за годом, привозя домой отличные оценки, но совершенно не думала о том, чем будет заниматься, когда закончит школу.