Мы против вас - Фредрик Бакман

Потому что это был уже не список имен. А тактическая схема команды.

* * *

Амат бежал по обочине шоссе, его футболка почернела от пота. Он бегал, пока не заслезились глаза, а из головы не исчезли все мысли.

Амат был одним из самых ярких хоккейных талантов, какие только видел наш город, но до весны никто этого не понимал. Амат с матерью жили в самом бюджетном многоквартирном доме на северной окраине Бьорнстада – в Низине, Амата вечно дразнили из-за бэушной экипировки, ему случалось слышать, что он слишком мелкий, но на коньках никто не мог его обогнать. «Порви их!» – напутствовали его лучшие друзья вместо «удачи!». Его оружием была скорость.

Хоккей здесь – медвежий вид спорта, но Амат научился играть, как лев. Спорт проложил ему дорогу в этом городе и станет, как он надеялся, билетом в большой мир. Мать Амата работала уборщицей в ледовом дворце зимой и в больнице летом, но когда-нибудь Амат станет профессиональным игроком и заберет ее отсюда. Прошлой весной у него появился шанс попасть в юниорскую команду. Амат им воспользовался. Он доказал всему городу, что он – победитель, и дверь в мечту распахнулась. Это была лучшая и худшая ночь в его жизни. После матча его пригласили на вечеринку, где ждали и Маю Андерсон, а о том, чтобы поцеловать Маю, Амат мечтал даже больше, чем о хоккее.

Он напился, но всегда до мелочей будет помнить, как, шатаясь, брел через комнаты, полные пьяных и укурившихся подростков, которые пели и смеялись; как поднялся по лестнице и услышал, как Мая зовет на помощь. Амат открыл дверь и увидел, что Маю насилуют.

Сообразив, что Амат все видел, Кевин, Вильям Лит и еще несколько юниоров предложили мальчику все, о чем он мечтал: место в юниорской команде, звездный статус и карьеру – в обмен на молчание. Отец Кевина дал ему денег и обещал устроить его мать на работу получше. Если кто-нибудь вздумает судить Амата за то, что он поколебался, то этот кто-то живет в мире, где моральный поступок доступен каждому. Но это неправда. Мораль – предмет роскоши.

Родители Кевина и спонсоры клуба созвали собрание, на котором попытались выдавить отца Маи из «Бьорнстад-Хоккея». Амат пришел туда последним и перед всеми свидетельствовал о преступлении Кевина. Голосование закончилось в пользу Петера Андерсона, и он сохранил свою должность.

Но потом? Амат побежал быстрее, ногам стало больнее, потому что – что, зараза, было потом? Кевин так и не понес наказания. Мая не добилась правды, а Амат, выйдя с того собрания, приобрел сотню врагов. Лит и его дружки выследили его и избили, и, если бы Бубу в последнюю минуту не перешел на другую сторону и не защитил Амата, того забили бы до смерти.

Так что в «Хед-Хоккее» теперь не ждали ни Амата, ни Бубу. Амат был стукачом, а Бубу – предателем. А «Бьорнстад-Хоккей»? Он скоро прекратит существование. У Амата все шансы стать одним из тех, кто через тридцать лет будет сидеть у барной стойки с историями, полными «если» и «если бы не». Он видел их в ледовом дворце – испитых мужчин с трехдневной щетиной и четырехдневным похмельем, людей, чьи вершины остались в подростковом возрасте.

Амат мог стать профессиональным игроком, его жизнь могла измениться. Но теперь у него все шансы стать человеком, вышедшим в тираж в шестнадцать лет.

Амат так вглядывался внутрь себя, что не заметил джипа за спиной. Машина проехала мимо, но Амат не знал, что до этого она метров пятьдесят ехала за ним, потому что неизвестному лицу надо было посчитать, как далеко Амат от Бьорнстада и с какой скоростью он бежит. Лицо записало: «Амат. Если сердце такое же большое, как легкие».

Беньи сидел, привалившись спиной к отцовской могиле. Его тело переполняли самогон и трава – комбинация, которая работает как выключатель. Беньи выключился. Иначе он сгорит.

У него три старших сестры, и, чтобы понять разницу между ними, достаточно назвать его имя. У Габи – маленькие дети, она читает им сказки на ночь, рано ложится спать по пятницам и телепередачи все еще смотрит по телевизору, а не в компьютере. Катя – барменша в хедском «Овине», свои пятничные вечера она посвящает тому, чтобы наливать пиво и выпроваживать пьянчуг весом под сто сорок кило, решивших избавить от передних зубов других пьянчуг весом под сто сорок кило. Адри – старшая – живет одна при своем собачьем питомнике, охотится, ловит рыбу, ей нравятся люди, которые умеют держать язык за зубами. Поэтому если сказать «Беньи», то Габи встревоженно охнет: «С ним что-то случилось?» Катя вздохнет и поинтересуется: «Что он опять натворил?» А Адри припрет вас к стенке и требовательно спросит: «Какого вам понадобилось от моего брата?» Габи тревожится, Катя решает проблемы, Адри защищает – так разделилась ответственность, легшая на трех сестер, когда их отец взял ружье и ушел в лес. Они понимали, что такую душу, как у Беньи, не воспитаешь; в лучшем случае ее можно обуздать. И когда Беньи вел кочевую жизнь – то у матери, то в лесу, то у кого-нибудь из сестер, – они невольно входили в привычные роли. Если он жил у Габи, она прокрадывалась иногда по ночам к нему, уже восемнадцатилетнему, чтобы проверить, дышит ли. Когда он навещал Катю, та баловала его и многое ему спускала, потому что не хотела, чтобы он перестал приходить к ней со своими бедами. А когда он бывал в собачьем питомнике у Адри, она прятала перед сном ключ от оружейного сейфа себе под подушку. Чтобы младший братишка не пошел по папашиным следам.

В этом городе всегда находились взрослые, считавшие Беньи бунтарем. Но его сестры знали, что он совсем не бунтарь. Беньи стал тем, чего от него все хотели, потому что мальчик, который носит в себе слишком большую тайну, быстро усваивает: прятаться лучше всего там, где ты у всех на виду.

В детстве Беньи раньше всех понял, что Кевин может стать звездой, в Бьорнстаде таких называют «зимняя вишня», и на льду делал все, чтобы дать Кевину расцвести. Беньи и выдерживал, и наносил такие удары – и в таком количестве, что на трибунах говорили: «Вот что значит настоящий хоккеист. Хоккей – спорт не для всяких там педиков, он – для таких, как Беньи!» И чем злее он дрался, тем увереннее люди думали, будто его знают. Пока он не стал тем, чем им хотелось.

И вот ему восемнадцать. Беньи поднялся, оперся о камень, поцеловал отцовское имя. Потом отступил на шаг, сжал кулак и изо всех сил ударил по тому же месту. Кровь капала с костяшек, когда он шел через лес, к Хеду. Завтра день рождения Алана Овича – в первый раз за много лет Беньи будет отмечать его без Кевина. Вечером надо будет найти, с кем подраться.

Джипа он не увидел. Машина стояла под деревом. Неизвестное лицо направилось под дождем к могиле, прочитало имя на камне. Вернувшись в джип, записало: «Ович. Если он еще хочет играть».

Беньи. Амат. Бубу. Внутри каждой большой истории всегда разворачивается множество маленьких. Пока трое молодых людей из Бьорнстада думали, что потеряли свой клуб, неизвестное лицо уже составляло из них команду.

Вечером Ричард Тео, местный политик, сидел в здании администрации один. Тео выглядел моложе своих сорока с небольшим – наследственность, которую он когда-то ненавидел, осматривая голые участки кожи в ожидании пубертата, но плоды которой пожинал теперь, когда его ровесники выдергивали седые волоски из бороды и проклинали закон всемирного тяготения каждый раз, когда мочились. На Тео был костюм, на коллегах – максимум джинсы и пиджаки, и Тео привык к издевкам, дескать, он «выглядит, как член правительства, а сам всего-навсего сельский аутсайдер». Тео оставался невозмутим. Он одевался не ради той работы, которая у него была, а ради той, которой ему бы хотелось.