Одесский фокстрот - Татьяна Соломатина

– Это я! – отчеканил Боря, перестав наконец колошматить по калитке.

– Чего тебе, Борюшка? – елейно уточнил благостный старик.

– Дед, Серого позови!

– Серёженька спит, Борюшка. Три часа ночи. У тебя что-то важное?

– Да, – сказал Боря. – Да. Важное. Очень важное, – добавил он. – Я человека убил, – решил он расшифровать специально для Серёженькиного дедушки. Чтобы уж дедуган не сомневался – дело, точняк, важное.

Дедушка стал подкряхтывать и лихорадочно нашаривать в кармане добропорядочной стариковской пижамы очки. Хотя чем ему могли помочь очки непроглядной безлунной июльской южной ночью?

– Я бортового поймал. Надо трупак погрузить. Вывезти за город. И закопать.

Боря подсел на волну вдохновения. Ему было неудобно, что он потревожил старого человека. В три часа ночи! Несмотря на взрывной нрав и абсолютную безголовость, Боря был хорошим еврейским мальчиком. А хорошие еврейские мальчики не будят чужих добропорядочных еврейских дедушек по ночам просто так. Они их будят только по поводу. По очень важному, желательно, поводу. К тому же Боря был непревзойдённый враль. Отсюда и его успехи на экстрасенсорных нивах. Всё дело же, оно в чём? В харизме! А что такое харизма? То, что привлекает. Харизматичный человек – человек всего-навсего более привлекательный, чем прочие. Боря был абсолютным, ярко-выраженным харизматиком, хотя это слово отсутствовало тогда в лексиконе людей, не занимающихся профессиональным изучением иностранных языков.

– Зови Серого! – приказал Боря дедушке. И дедушка сразу понял, что Боре нужен именно Сергей. Харизматикам – особенно харизматикам, доведённым до абсолюта, – сложно сопротивляться. Но есть такая профессия – еврейский дедушка.

– Но почему именно Сергей?! – воздел трясущиеся руки к плотным чёрным небесам дедушка в последней попытке защитить внука.

– Потому! – ответил Боря и со свистом рассёк ночной эфир шпагой. Крест-накрест.

– Ну, хорошо, Борис. Идём.

Дедушка и Боря разбудили Серого. При свете колеблющейся дачной лампочки Боря выглядел зловеще. Галифе в кровище. Ладонная поверхность кисти рассечена. И из неё обильно проливается Борина кровушка.

– Армейское хэбэ защитного цвета – зашибенная вещь! – веско пояснил Боря, пока Серый впрыгивал в шорты трясущимися ногами. – На нём кровь меньше видна. Зелёное с красным смешивается и становится коричневое. И яму удобно копать. Немаркое.

– Боренька, тебя надо перевязать. Тебе надо в больницу. Швы наложить. Ты же врач! Будущий врач, ты сам знаешь! – шептал Серёжин дедушка.

– Какая больница! – со сдержанной мужской насмешкой к нюням и слабакам терпеливо пояснял Боря. – Вы же юрист! В больнице сразу ментов вызовут, и меня повяжут. Я сам швы наложу. Потом. Сначала трупак закопаем.

– Да, я юрист… – прошептал дедушка. – Я с вами! – решительно озвучил он. Потому что еврейский дедушка еврейского друга своего еврейского внука в беде не бросит. – Я – юрист! Всё закопаем так, чтобы никто не подкопался! – голос деда креп и обретал решимость. – Момент, пацаны! Я мигом. Ждите меня у калитки! Эта не подведёт? – Дед кивнул на крепко спящую в кровати Серого девицу.

– Пьяная в жопу! – отрапортовал внучок.

– Отлично!

Через десять минут у калитки стоял доктор юридических наук, бывший председатель Одесской коллегии адвокатов, профессор кафедры правоведения юридического факультета Одесского государственного университета, пенсионер союзного значения – в полной боевой готовности. Он был одет в… армейское х/б и кирзовые сапоги. В руках у деда были три лопаты и, зачем-то, грабли.

– Дёрн, чтоб как было. Лопатой так не…

– Водила бортовухи сдрейфил. И съе… Срулил. Не надо было бабки заранее давать! – хмуро сказал Боря.

Серый смотрел то на Борю, то на деда. И в Серёженькиных глазах плескался ужас вперемешку с чувством восхищения. Вот они, суровые мужики. В беде не бросят. Не то что он – трусливый подонок. Прочь, гнусные мысли о том, что этот мудак Боря мог бы поехать к кому угодно! К Лысому, к Кире, к Толстому! А припёрся зачем-то именно к нему!

– Надо заехать за Лысым, Кирой и Толстым! – изрёк Боря.

– Нет! – решительно отмёл это предложение дед. – Меньше народу – больше шансов на висяк. – Где тело?

– В кабаке. В кладовке спрятал. Я его без свидетелей порешил. По-мужски. Не дрейфь, дед!

– Я?! Обижаешь, Борян! – отчеканил дед. – Поехали. Нет бортовухи – погрузим в багажник.

– Сперва яму надо выкопать.

– Давай на поля орошения.

– Хера орошения? Все менты знают про поля орошения. Мы его закопаем там, где никто ни в жизнь! Под носом у отдыхающей публики! Прямо на Тринадцатой!

– Оригинальное решение! – одобрил юридический дед. – Поглубже зарыть – никто искать не будет.

– Я уже и место присмотрел. Там склон покруче. Никто, кроме коз, не лазит.

Два часа, почти до самого рассвета, два девятнадцатилетних пацана и восьмидесятилетний с гаком дед рыли глубокую яму на крайне неудобном и крутом склоне невдалеке от лестницы, ведущей на пляж Тринадцатой. Светало. На море потянулись первые бегуны и ранние купальщики. Три грязных, как сто чертей, человека, хмуро копали яму, передавая по кругу бутылку водки. Борина рука была перемотана грязной тряпицей – фрагментом порванной гимнастёрки. С тряпицы сочилась кровь. Мужики были по пояс голые. Хмельной дед впал в зловещий азарт.

– Это тебе не баб щупать! – орал он своему добропорядочному еврейскому внучку, белые рученьки которого усеяли кровавые мозоли. – И не перфокарты по ящикам пихать, арифмометр тебе в дышло!

– В другое место ему арифмометр! – хмуро подбадривал деда Борька.

– Дед! Борька!! Вы такие классные!!! – рыдал пьяненький Серёжа, растирая слёзы по замурзанному одесской глиной лицу.

– Ну что, дед, хватит? – проорал Борька из ямы. – Здесь уже языческое капище можно устраивать, не то что один трупак с комфортом расположить! Он о таком и мечтать не мог!

– Ну чё, едем?

– Нафиг ехать! Машина у кабака. Пошли. Завернём его в скатерть – так донесём!

Мобильная группа «Три мушкетёра» с одной шпагой на всех напугала своим пешим ходом: двух старушек с собачками; одного незадачливого отдыхающего, любящего понежиться на пустынном рассветном пляже; одну дамочку-молочницу, спешащую со своей тележкой на рынок Шестнадцатой станции. А одна большая красивая псина не испугалась. И увязалась следом. Дед настойчиво предлагал собаке выпить. Собака вежливо отказывалась. К задней двери стекляшки на Четырнадцатой подошли вчетвером.

– Если что – мы с собачкой гуляли! – сказал Боря. – Возможно, я её даже усыновлю.

– Это Лозинских пёс. Видишь, ошейник? С цепи, гад, срывается и сам гуляет по Фонтану туда-сюда!