Улей - Камило Хосе Села

Из-за всего, что происходит вокруг, Мартин и его зять терпеть друг друга не могут. Мартин говорит, что дон Роберто — жадная свинья, а дон Роберто говорит, что Мартин — строптивая и наглая свинья. Поди разберись, кто из них прав! А что верно, так это то, что бедная Фило оказалась между молотом и наковальней, все дни только и думает, как бы предотвратить бурю.

Если мужа нет дома, она, бывает, зажарит брату яйцо или разогреет немного кофе' с молоком, а если дон Роберто дома, тогда нельзя, — он устроит ужасный скандал, обзовет бедного Мартина в старой куртке и рваных ботинках бродягой и паразитом, и Фило приберегает остатки от обеда в жестяной банке из-под галет, которую служанка выносит на улицу.

— Разве это справедливо, Петрита?

— Нет, сеньорито, конечно, нет.

— Ах, голубка, одна только радость, что ты здесь. Вот смотрю на тебя, и эти объедки мне кажутся слаще!

Петрита краснеет.

— Ладно, давайте сюда банку, холодно стоять.

— Не тебе одной холодно, глупышка! — Извините, мне пора…

Мартину не хочется ее отпускать.

— Не сердись. А знаешь, ты стала настоящей женщиной.

— Ладно уж, молчите.

— Молчу, голубка, молчу. А знаешь, что бы я сделал, если б совесть позволила?

— Молчите!

— Обнял бы тебя крепко-крепко!

— Молчите!

В этот день мужа Фило не было дома, и Мартин мог съесть яичницу и выпить чашку кофе.

— Хлеба нет. Приходится докупать на черном рынке — для детей.

— Сойдет и так, спасибо, Фило, ты очень добрая, просто святая женщина.

— Не глупи.

Взгляд Мартина туманится.

— Да, святая, но святая эта вышла замуж за мерзавца. Твой муж, Фило, — мерзавец.

— Молчи, он порядочный человек.

— Что с тобой говорить! Как бы то ни было, ты уже родила ему пятерых поросяток.

Минута молчания. В одной из комнат слышится голосок ребенка, читающего молитву.

Фило улыбается.

— Это Хавьерин. Слушай, у тебя есть деньги?

— Нету.

— Возьми, вот две песеты.

— Нет, не стоит. С двумя песетами куда пойдешь?

— И то правда. Но знаешь, кто дает то, что у него есть…

— Да уж знаю.

— Лаурита, ты заказала платье, которое я выбрал?

— Да, Пабло. Пальто мне тоже очень идет, вот увидишь, я тебе понравлюсь.

Пабло Алонсо ухмыляется тупой благодушной улыбкой мужчины, который завоевывает женщину не наружностью, а кошельком.

— Не сомневаюсь… В эту пору, Лаурита, тебе надо теплей одеваться — вы, женщины, можете одеваться изящно и в то же время тепло.

— Ну, конечно.

— Значит, договорились. На мой взгляд, вы слишком обнажаетесь. Смотри, чтобы ты у меня теперь не заболела!

— Нет, Пабло, теперь не заболею. Теперь я должна очень беречься, чтобы мы были счастливы…

Пабло милостиво разрешает себя ласкать.

— Я бы хотела быть красивей всех в Мадриде, чтобы всегда тебе нравиться… Как я тебя ревную!

Продавщица каштанов разговаривает с сеньоритой. У сеньориты впалые щеки и красные, будто воспаленные, веки.

— Какой холод!

— Да, ужасно холодный вечер. Но я и днем, бывает, окоченею, как воробей на морозе.

Сеньорита прячет в сумочку кулек каштанов на одну песету, свой ужин.

— До завтра, сеньора Леокадия.

— Всего хорошего, сеньорита Эльвира, спокойной ночи.

Сеньорита Эльвира идет по улице в направлении площади Алонсо Мартинеса, У окна кафе, что на углу бульвара, беседуют двое мужчин. Оба молодые — одному лет двадцать с чем-то, другому за тридцать; старший похож на члена жюри какого-нибудь литературного конкурса, младший, вероятно, писатель. Сразу ясно, что их беседа должна звучать примерно так:

— Я представил роман под девизом «Тереса де Сепеда», в нем я коснулся некоторых граней той вечной проблемы, которая…

— Да, да. Не будете ли так любезны передать мне графин с водой…

— Пожалуйста. Я несколько раз его переделывал и, полагаю, могу смело утверждать, что вы не найдете в нем ни единого неблагозвучного сочетания.

— Очень интересно.

— Еще бы. Я, конечно, не знаю уровня произведений, представленных моими соперниками. Во всяком случае, я уверен, что здравый смысл и справедливость…

— Не тревожьтесь, мы относимся к своим обязанностям со всей серьезностью.

— Не сомневаюсь. Когда премией награждается произведение, обладающее бесспорными достоинствами, тогда не так обидно потерпеть неудачу; но очень горько, если…»

Сеньорита Эльвира, проходя мимо них, улыбнулась — привычка!

Брат и сестра опять с минуту молчат.

— Ты носишь фуфайку?

— Конечно, ношу, разве можно сейчас выйти на улицу без фуфайки?

— И на фуфайке инициалы П. А.?

— Это уж мое дело.

— Извини…

Мартин свернул сигарету, набив ее табаком дона Роберто.

— Извиняю, Фило. Знаешь, не говори со мной так ласково. Я не выношу сострадания.

Фило вдруг вспыхивает.

— Ты снова за свое?

— Да нет. Слушай, Пако не приходил сюда? Он должен был принести для меня пакет.

— Нет, не приходил. Петрита встретила его на улице Гойи, и он сказал, что в одиннадцать часов будет ждать тебя в баре Ортиса.

— Который теперь час?

— Не знаю. Должно быть, начало одиннадцатого.

— А где Роберто?

— Придет позже. Сегодня ему надо быть в булочной, раньше половины одиннадцатого он не вернется.

Снова несколько минут молчания, но теперь оно почему-то насыщено нежностью. Фило, глядя в глаза Мартину, говорит умильным тоном:

— Ты помнишь, что завтра мне исполняется тридцать четыре года?

— И в самом деле!

— Ты забыл?

— Да, забыл, не стану тебе врать. Хорошо, что ты сказала, я хочу сделать тебе подарок.

— Не дури, тебе только подарки делать!

— Какой-нибудь пустяк, просто на память. Женщина кладет руки на колени мужчине.

— Я бы хотела, чтобы ты написал для меня стихотворение, как бывало когда-то. Помнишь?

— Да…

Фило с грустью опускает взгляд на стол.

— В прошлом году ни ты, ни Роберто не поздравили меня, оба забыли.