Ирландия. Прогулки по священному острову - Генри Воллам Мортон

Нервная вереница остановилась на некотором расстоянии от железнодорожного моста. Уши поднялись, каждый нерв на взводе. Испуг головной лошади, словно по проводам, достиг той, что стояла в конце.

Мы с менеджером подошли к станции. На железнодорожной ветке стоял специальный поезд с вагонами, разделенными на стойла. Локомотив перестал выпускать пар.

— Правильно, — похвалил менеджер. — Эти машинисты привыкли к лошадям. Будете трогаться, постарайтесь, чтобы буфера не звенели… — предупредил он машиниста.

— Да уж постараюсь, — улыбнулся машинист. — Тихонечко поеду!

Менеджер взмахнул рукой, и 70 000 фунтов скорости и аристократизма осторожно, с опаской пошли по мосту.

Борта вагонов опустились со звуком, поразившим годовичков в самое сердце. Они стояли, прядая ушами, и с испуганным интересом смотрели на поезд. На сходни насыпали соломы, и первого однолетка медленно, со всеми предосторожностями, повели к поезду. Остальные лошадки внимательно на него смотрели.

Жеребчик спокойно подошел к стойлу, но вдруг отпрянул. Грум стал его уговаривать и снова подвел к вагону. Однолеток помотал головой и заржал. Другие лошади ответили ему.

— Ну-ну, мальчик, ты у нас умница, большой, взрослый, ну же, давай… — увещевал грум.

Прекрасное животное осторожно поставило ногу на сходни и задрожало от недоверия и страха.

— Ну же, мальчик, красавчик мой, ты у нас совсем большой…

Конь встал на сходни двумя ногами, почувствовал, что под соломой твердые доски и ступил в стойло. Грум вошел вслед за ним и закрыл борта на засов.

— А теперь, парни, давайте все следом.

— Они не выпустят поводья до самого Ньюмаркета, — сказал менеджер. — Эти ребята были с ними с самого рождения. Так вот и детей провожают в первый раз в школу.

Шестнадцать однолеток, одного за другим, поместили в стойла, и машинист «тихонечко» тронул поезд. Все прошло спокойно. Ни одна лошадь не пострадала. Только кобылке стоимостью десять тысяч позволили покапризничать: она устроила небольшой скандал, впрочем, ее быстро успокоили.

— С однолетками всегда проблема, трудно их посадить в поезд, — сказал менеджер. — Конечно, они потеряют в весе. Когда приеду в Ньюмаркет, дам им отрубей и позволю отдохнуть… А вы, парни, — крикнул он грумам, идя вдоль поезда, — не выпускайте поводья ни на секунду…

— Не выпустим, — глухо прозвучало из темноты вагонов. Слышно было, как лошадей уговаривают, похлопывают по бокам. Ирландцы приговаривали: «Ну ты мой хороший, хороший мальчик, какой ты у меня большой и умный…»

— Ну, — сказал менеджер, — кончено. Я ходил за ними с самого рождения, так что сам стал похож на лошадь. А теперь я ими горжусь, их не стыдно отдавать в лучшую конюшню мира. Интересно, есть ли в этой группе будущий победитель скачек в Дерби? Как радостно смотреть на этих однолеток. Некоторые из них станут знаменитыми… Ну разве не чудесно?!

Раздался свисток. Послышалось протестующее ржание. Неопытные потенциальные герои двинулись из Ирландии в свое первое приключение, не уверенные ни в чем, кроме собственного высокого происхождения.

4

— Хотите поговорить о Ньюмаркете? — переспросил древний старик, прислонившийся к стене на рынке Килдэйра. — Если вам нужна настоящая лошадь, вы найдете ее в Ирландии. Какие лошади в этом году выиграли большие скачки в Англии? Только ирландские!

— Это верно, — согласились друзья старика, встрепенувшиеся при магическом слове «лошади», и окружили нас, словно старые вороны.

Я спросил, как пройти на конезавод, и с трудом вырвался из толпы, потому что едва разговор заходит на животрепещущую тему, все клянутся тебе в вечной дружбе. В Ирландии постоянно видишь стариков на уличных перекрестках. Кажется, они не уходили оттуда со времен Бриана Бору.

Конезавод Куррага выглядит как компромисс между конюшнями и санаторием. Люди заблуждаются, думая, что Национальный конезавод, который разводит, продает и готовит лошадей к скачкам, принадлежит Ирландии. Он является собственностью британского правительства. Всем руководит Уайтхолл, и доход — значительный доход — поступает в королевскую казну. До 1916 года на этой территории, площадью 2000 акров, находился личный конезавод полковника Холла Уокера, ныне лорда Уэвертри. В том году он передал эту землю правительству, вместе с жеребцами, жеребыми кобылами, однолетками, жеребятами и натренированными лошадьми.

У входа в конезавод стоит красный домик. В нем живет менеджер, мистер Перселл, веселый, румяный мужчина среднего возраста со слабым, но выраженным английским акцентом. Я прикрыл глаза, прислушался и догадался — Бирмингем!

Мистер Перселл — личность известная. Всю свою жизнь он устраивал скачки. О лошадях он знает не меньше, чем многодетная мать о своих ребятишках, а стало быть, все.

Будь я на месте миссис Перселл, то жил бы в страхе: вдруг муж превратится в кентавра и ускачет в лес?

Национальный конезавод может держать сто пятьдесят лошадей. Его пастбища, как мне кажется, смогли бы разместить у себя кавалерийскую дивизию. Мистер Перселл привел меня на широкую площадь, вокруг которой расположены конюшни. Площадь была выметена и вымыта, словно палуба флагманского корабля. Думаю, если здесь обнаружили хотя бы соломинку, хозяин испытал бы ужас, подобный тому, который потряс бы матроса, замерившего на шканцах спичку.

— Ну, каковы красавцы, а?! — сказал мистер Перселл, отворяя двери конюшни.

Внутри находились двадцать шесть однолеток, которых он довел до совершенства. Многие из них родились от знаменитых жеребцов — Дилижанса и Силверна.

— И ведь похожи, как по-вашему? — воскликнул мистер Перселл, а гнедые и каурые лошадки навострили уши.

Я заметил, что обращается он с каждой лошадью по-разному: с некоторыми любовно, с другими — шутливо. Были такие, с кем он держался холодно и отстраненно, а с некоторыми разговаривал притворно грубо.

— Да что вы! — сказал он. — Каждая лошадь для меня — личность! Уж не я ли вынянчил их вот с такого возраста, — и повел ладонью чуть выше пола. — Большинство из них на этой неделе отправятся в Англию, в Ньюмаркет…

— Домой ты уже не вернешься, мальчик мой, — сказал он, похлопывая по спине гнедого сына Дилижанса. — Когда услышу о тебе, ты будешь в Новой Зеландии или Индии…

— До завтра, старушка, — обратился он к вороной кобылке. — Ты красотка, настоящая беговая лошадь, чудная девчонка. Ах ты, ведьмочка! Кусаться вздумала?

Он щелкнул пальцами и напустил на себя грозный вид, но в глазах светились любовь и обожание. Мистер Перселл, конечно, никогда не признается, что испытывает нежность, когда выпускает в мир своих красивых легконогих детей, но его обращение с ними, знание повадок, заинтересованность в их будущем и знание их способностей напомнили мне директора школы.

Мы шли по конюшням, обсуждая то одну, то другую лошадь, ее родителя и прародителя, и мне казалось, что Национальный конезавод — это привилегированная школа для четвероногих. Что-то вроде Итона. Из нее выходят жеребцы из исторических родов, прошедшие тот же процесс обучения, что и родители, и вступают в мир собственных достижений.