Золотые крылья - Глеб Владиславович Пономарев

Вот мать и отец, готовят дома в каменной печи хлебные лепёшки. Отец владел пекарней, поэтому изделия из муки ему давались лучше всех в их маленьком северном городке. Вот младшая сестрёнка Ингрид, всё клянчит у родителей горячий ещё хлеб. На улице сыро и холодно, а внутри их дома так уютно и так приятно пахнет… Вот реальное училище, куда он поступил после гимназии. Выстроенное из тёмного кирпича, оно скорее походило на крематорий, однако лица в нём были такие светлые и радостные! Учитель физики Карл Петерссон, сосед по парте Йорве. Вот первое его очарование — русская гимназистка Ольга Румянцева, которая всегда обижалась, когда её называли Хельгой… Все эти образы, непонятные решительно никому, представляли для Александра одно из самых ценных сокровищ. Его детство прошло счастливо, и воспоминания о нём не могли не отпечататься в его голове тёплыми сладкими помыслами. Однако на воспоминаниях о его первой любви его сознание внезапно перенесло его в студенчество, в те времена почти как год назад, когда он вместе с Ваней и Колей грезил о полётах и о членстве в эскадрилье. Тотчас в голове возникло приятное, милое личико с аккуратным носиком, розоватыми щёчками и алыми, похожими на лепестки нежного цветка, губами.

— Гладерика… — не смог сдержать молчания Александр.

Образ девушки, до сей поры прочно выстроившийся у него в воображении, мигом пропал.

«Не выходишь ты у меня из головы, — подумал юноша, впервые за долгое время опустив взгляд. — И за что же ты мне так приглянулась? Не могут же это быть лишь твои слова о мечте. Я был бы совершеннейшим дурачком, если бы очаровался столь незначительною деталью… До чего же дурной повод».

Эта мысль молнией пронзила его ум, резонируя в сердце некоторым беспокойством.

«Чем же я в ней очаровался? Да и очаровался ли я вообще? Что же это со мной, право?.. Сколько раз я вспоминал о ней? Боже мой, столько вопросов — а есть ли хоть один ответ?»

Становилось заметно темнее. Кроны деревьев с каждой минутой становились всё менее и менее приветливыми, облачаясь в угрюмые оттенки вечера.

«Прежде всего, стоит быть честным с ней и с самим собой, — заключил Александр. — Чего хочу я? Конечно, хочу видеть её! Желаю слышать её голос! Я не силён в метафорах и сравнениях, но мне кажется, что уста Гладерики звучат так, словно исправно работающий механизм… Словно как часики, как трель звонка. То, что всегда приятно слушать. Боже мой, неужто до такого ничтожества, до таких пошлых сравнений довёл меня герр Браун? Прости меня, Гладерика. Я ведь даже порядочного письма написать тебе не смогу».

И тотчас же Александр ударил себя по щёкам.

«Неужто ты столь слаб? Напиши, обязательно напиши, — обратился он к самому себе в мыслях. — Пусть даже мои слова останутся без ответа, пусть оно будет написано отвратительно, но таким образом я буду честен как с ней, так и с самим собой… Всё будет хорошо.»

Юноша едва заметно улыбнулся. Стемнело так, что сумерки начали скрывать стволы деревьев, смешивая их с единым густым зловещим фоном. Встав и отряхнувшись, Александр направился в сторону города.

***

— Ты кем себья фозомниль?! — неистовствовал Браун, который напал на Александра с того мгновения, как юноша переступил порог дома и закрыл дверь. — Я требоват извинений!

— Es tut mir leid, Herr Braun, das wird nicht wieder vorkommen21, — сказал на ломаном немецком Александр. — До сей поры я никогда не покидал столь надолго этого дома. Заверяю вас, что не ставил своей целью ослушаться вас, потому как точных ограничений вы мне не давали.

— Не даваль? Ты говоришь, не даваль?! Вам ясно быль дать понять, что виходнихь у вас лишь воскресенье! — настоял Браун. — Ты использоваль его в своихь корыстных целяхь!

— Позвольте…

— И зачем я только приехаль сюда, где северный ветер и непослушный ученикь, — покачал головой инженер. — Об этом будет доклад лично Роман Иванович!

Не в силах что-либо сказать в ответ, Александр опустил голову. Его мысли были далеко-далеко от этого места. Ему нужно было лишь пройти в свою комнату.

— Разрешите идти, Herr Braun, — сказал он. — Я со смирением и с полным осознанием своего плачевного положения готов ко всем последствиям.

— Я рад, что ты понимаешь свой вину. Разрешаю.

Едва затворив за собой дверь в свой кабинет, Александр уселся за заваленный чертежами и формулами письменный стол и достал чистый лист бумаги. Затем, отыскав среди завалов перо и чернильницу, он занёс руку над белоснежным полотном. Кончик словно бы сам стал вырисовывать буквы, которые соединялись в слова, слова — в предложения, а те превращались в абзацы письма. И просидел он вплоть до того, как не была закончена последняя строчка:

«Милая Гладерика!

Уже как больше полугода мы с вами никоим образом не общались. Я потерял уверенность, дойдёт ли это письмо до того места, где находитесь сейчас вы. Что уж говорить: я даже не уверен, что вы ещё помните меня. Помните ли вы наш с вами первый и последний разговор, когда мы сидели с вами на лавочке в парке и впервые тогда разделили друг с другом нашу общую мечту? Отчего-то он остался у меня в голове. Даже в моменты самой напряжённой работы, когда мозг кипит, а кисть руки буквально отсыхает от количества выписанных ею формул и расчётов, звонким эхом резонируют внутри меня ваши слова. Не могу забыть я ваше выражение лица и ваши глаза тогда. Подумать только: прекрасная девица после окончания института вдруг пускается в опасную для жизни авантюру… Мог ли кто-нибудь представить себе что-либо подобное? Чтобы хрупкая девушка, воспитанница Смольного института, вдруг резко переменила свой прежний образ жизни ради собственной благородной мечты?.. Я искренне восхищаюсь вами. Для меня вы — живой пример целеустремлённости и старания. Я верю, что вы преодолеете любые трудности на пути ко своей мечте и будете победительницей — отважной и стойкой.

Как я уже писал ранее в этом письме, порою работа кипит столь стремительно, что рука буквально перестаёт ощущаться. Однако прогресс в нашем деле присутствует: чертежи вырисовываются всё более точные и правдоподобные. Более того — спустя столько времени я смог поладить с вашим двоюродным братцем Ваней. Человек он незаурядного ума и, признаться честно, я боюсь, что при такой скорости поглощения новых знаний и учении на своих ошибках он очень скоро обгонит и меня, и Колю, и Серёжу Одинцова, и даже самого Герра Брауна. Словом, он подаёт огромные надежды. Не беспокойтесь за нас: мы содержимся