Охота - Роман Глушков

– Пара-тройка миллиардов человек в мире считает, что да.

– А это случайно не та же самая пара-тройка миллиардов идиотов, которые верят, что если утопить все оружие в океане, то на Земле сразу же воцарится мир, благодать и всеобщая любовь?.. Знаешь, кто до сих пор меня удивляет в этом шизофреническом мире, майор? Отцы, которые вручают своим десятилетним сыновьям автоматы и говорят: «Вот ты и стал мужчиной, сынок! Отныне ты настоящий воин, готовый убивать неверных!» Но стоит схватить такого папашу за горло, как он начинает умолять пощадить его детей, которые якобы еще совсем малы и ни в чем не виноваты… Как же так?! Разве можно быть достаточно взрослым для того, чтобы убивать людей и в то же время – недостаточно взрослым, чтобы другие могли убивать тебя? Что-то в этой логике не срастается, тебе не кажется? Сыновья того сирийца считали себя воинами. И мы уважили их выбор: отнеслись к ним как к настоящим воинам, безо всяких поблажек. А теперь какие-то три миллиарда идиотов оскорбляют память этих юных героев, обзывая их детьми, а меня – Грязным Иродом! Мне-то что – я не гордый, стерплю, – а вот им в раю, должно быть, слышать такое очень обидно… Погоди-ка, мне тут кое-то подмигивает! Ага, а вот и наш сигнал!

Сенсор на ультразвуковом передатчике мерцал морзянкой – залегшие к востоку от нас Захаб и Крупье передавали мне и Бледному последние новости. Это означало, что нам пора прекращать трепаться и нужно полностью сосредоточиться на наблюдении, поскольку в Лагунах начинало происходить кое-что любопытное.

Вскоре и мы увидели в бинокли появившуюся неподалеку от «кляксы» женщину. Это была чумазая арабка, одетая в потрепанный хиджаб и, судя по шаткой, неровной походке, сильно измученная. А судя ее по не вполне адекватному поведению, нервы у арабки тоже были на пределе. Она все время потрясала руками, в одной из которых был зажат какой-то предмет, оглядывалась по сторонам и громко кричала.

По всем признакам, женщина уже долго и безрезультатно кого-то разыскивала. Кого именно, я определил, увеличив кратность бинокля и разглядев то, что она сжимала в кулаке. Это был маленький кроссовок, какие носят дети семи-восьми лет. Когда арабка переставала махать руками, она прижимала ее к сердцу, как драгоценную святыню. И, наверное, не бросила бы, даже столкнись она нос к носу с самим Иблисом.

– Что у нас со звуком? – поинтересовался я у Бледного, который навел на женщину высокочувствительный направленный микрофон и пытался его настроить.

– Один момент, босс… – Майор еще немного повертел микрофон в руках и, добившись нужного результата, протянул мне подключенный к нему проводной наушник. Второй такой уже торчал у Бледного в ухе. – Готово!.. Ну как?

Я пристроил наушник на место, прислушался и показал большой палец: сойдет!.. В буре от такой «прослушки» толку нет, но в тихих Лагунах ею можно воспользоваться. Микрофонный фильтр отсекал большинство шумовых помех, позволяя нам разобрать, о чем кричит арабка, а также слышать те звуки, что долетали до ее ушей. Двигалась она не слишком торопливо, и Бледный уверенно держал ее на прицеле микрофона. А, возможно, не только он. Если Тот, Кого Мы Опасались, также притаился сейчас где-то поблизости, он также непременно обратит внимание на эту живую помеху.

– Рахи-и-им! Сынок, ну где же ты?! Во имя Аллаха, отзовись! Рахи-и-им, мальчик мой!.. – почти без умолку причитала женщина. Слезы, что текли по ее запыленному лицу, рисовали на нем совершенно фантастические разводы, отчего оно казалось уже не лицом, а трагической маской из жуткой сюрреалистической пьесы. То и дело безутешная мать останавливалась, падала на колени и подбирала с земли какой-нибудь предмет: пластиковую бутылку, камень, рваную продуктовую упаковку… Увы, ни одна из находок не могла указать ей, куда пропал ее ребенок и в правильном ли направлении она ведет поиски.

– Рахи-и-им! Вернись, умоляю тебя! Аллах всемогущий, храни моего мальчика и пошли мне знак, где его искать! Рахи-и-им, ну ответь же мне!..

– А здорово она с детским ботиночком придумала, правда, босс? Готов поспорить, эта австрийская стерва и впрямь могла бы в кино сниматься, – заметил Бледный, не сводя микрофона с нашей вошедшей в образ артистки.

– Что верно, то верно, – подтвердил я. – Главное, чтобы не переигрывала и не забывала об осторожности. А то, ишь, размахалась руками, того и гляди, металлоискатель из-под хиджаба вывалится.

– Не вывалится, – заверил меня Бледный. – Сквозняк его сам у нее на поясе закрепил, так что там полная гарантия. Меня больше другое волнует.

Этот Безликий…

– Да ладно, я же разрешил не при Захабе называть его так, как мы привыкли.

– Ну да, верно, разрешили… Этот сукин сын Кальтер, он же вроде бы из отдела «Мизантроп», так?

– Все правильно. Оперативник категории «интрудер». Не знаю, как сегодня, но четыре года назад он был первым в Списке Бодрствующих.

– Ну да, припоминаю нашу чернобыльскую командировку две тысячи двенадцатого, – кивнул Бледный. – Так вот я о чем: у них ведь в «Мизантропе» свои особые порядки. Это нам с вами за каждый оставленный за собой труп приходилось отчитываться. А там все наоборот: трупы отродясь никто не считал, а за оставленных в живых свидетелей, которые тебя ненароком заметили, могли головомойку устроить. Поэтому в «Мизантроп» и берут исключительно тех, кто, в отличие от нас, вообще не забивает голову такой ерундой, как возраст жертвы и ее половая принадлежность.

– Все ясно. Думаешь, Кальтер побоится, что безутешная мамаша сможет его засечь, и помешает ей в этом?

– Думаю, это будет очень даже в его стиле. Но за фройляйн пусть ее «русиш фикер» волнуется. Мне металлоискатель жалко. Если пропадет, второго-то у нас нет…

Между тем старательно отыгрывающая роль Зельма добрела до центра погожего пространства – черной аномалии. И, упав рядом с ней на колени, принялась, брызжа слюной, с жаром проклинать шайтана и швырять в «кляксу» камни. Те касались ее, но не тонули, а просто исчезали, не возбуждая на поверхности аномалии ни малейшего волнения. А «клякса» как ни в чем не бывало продолжала безостановочно менять форму и, наверное, осталась бы такой же невозмутимой, даже если бы в нее бросили гранату.

– Хватит рассиживаться! Давай, топай оттуда! Время дорого! – поторопил Бледный Зельму, хотя она не могла его слышать. Впрочем, ей и самой не хотелось задерживаться на опасной территории. Послав шайтану столько проклятий, сколько позволял ее запас арабских ругательств, фройляйн Дорф скормила «кляксе» последний камень, поднялась с колен и, плюнув в нее на прощанье, побрела дальше. Над Лагунами вновь раздались отчаянные призывы к несуществующему Рахиму пожалеть бедную, несчастную мать и поскорее вернуться…

Тактическая задача Зельмы была намного проще актерской: прогуляться по местности, просканировать ее скрытым под одеждой металлоискателем и нанести на карту как можно больше отметок. Убивать мирную гражданку Безликому-Кальтеру было совершенно необязательно. На пакали она явно не посягала. Возня же с уборкой трупа вынудит его на время отринуть конспирацию, а это для него ненужный риск. И бросить мертвое тело валяться близ «кляксы» тоже нельзя. Когда сюда явятся другие искатели пакалей, такая находка их насторожит. Они приготовятся к нападению и усложнят тем самым охотнику задачу… В общем, по моему мнению, фройляйн Дорф была идеальным шпионом, способным отрыто расхаживать под носом у Кальтера, не вызывая у того желания сделать себе еще одну зарубку на прикладе.