Нежное притяжение за уши - Эльвира Барякина

Колька был уверен, что он хороший и положительный, зеркало его тоже вроде не пугало, а вот поди ж ты! Девчонки его не любили совершенно. Дружили весьма охотно, а вот с Большой и Чистой Любовью дела обстояли самым неинтересным образом.

А тут еще смерть Стаса и арест Нонны… Весь его мир вдруг сломался и стал каким-то болезненно-ненормальным. От расстройства и мысленного поиска выхода из сложившейся ситуации Колька совершенно замучился. Работа не клеилась, лажа следовала за лажей, и после недолгих колебаний начальник продакшн-студии[1]отправил его домой отсыпаться, отъедаться и приходить в себя.

Печально влача себя вверх по лестнице, Колька наконец добрался до своей квартиры. Лампочка, выкрашенная во избежание кражи лаком для ногтей, розово освещала четыре двери и оплеванный детьми пол. Колька вскинул на колено свой рюкзак, запустил руку в кармашек в поисках ключа и вдруг замер в недоумении… Его собственная квартира была открыта, и между створкой и косяком весьма явственно проглядывался блик лампы дневного света.

«Нонна вернулась!» — радостно подумал Колька, даже забыв расстроиться, что она, как всегда, забыла закрыть входную дверь.

Он рванул ручку на себя, вскочил в прихожую… И тут страшный удар обрушился ему на голову.

* * *

Машуня положила трубку и с наикислейшим выражением лица посмотрела на Василису.

— Эта госпожа Бурцева выйдет на работу только послезавтра. А пока она находится на больничном и занята переживанием своего горя, — сообщила она.

— А что тебе от нее надобно? — не поднимая головы от составления иска о разводе с мужем-алкоголиком, пробормотала Василиса.

— Как что? Бурцева должна сознаться, что она зря наврала на Ноннку!

— Фигню придумала. Она ни за что не откажется. Ведь она в этом случае позора не оберется!

В этот момент на Машунином столе зазвонил телефон. Это был Миша Ковров.

— Мария Владимировна! — Голос его дрожал и пресекался. — Я должен сообщить вам нечто важное… Вчера на еще одного работника нашей радиостанции, Николая Соболева, который жил в одной квартире со Стасом, совершили покушение. Его ударили по голове, и теперь он лежит в тринадцатой больнице!

Машуня сдавленно ахнула.

— Не может быть!

— На них кто-то охотится! — бессвязно выкрикивал Ковров. — А милиция и пальцем не шевелит! Скажите им! Пусть что-нибудь сделают!

Но Машуня уже не слушала его. У нее появилось еще одно подтверждение невиновности ее подзащитной. Нонна никак не могла быть замешана во всем этом: она же сидела в СИЗО! Да и потом, если убийца заинтересован в смерти и Шорохова, и Соболева, то тут простой женской ревностью и не пахнет. Во всем этом должна быть какая-то глубинная причина…

Когда Ковров положил трубку, Машуня повернула побледневшее лицо к Василисе.

— Поверить не могу! А Кольку-то за что убивать? Он же безобидней ластика!

Та пожала плечами.

— Действительно странно… Набирай быстрей своего Федорчука! Он наверняка что-нибудь полезное может сказать по этому поводу.

Машуня торопливо защелкала кнопками набора. Вообще-то она уже давно придумывала повод, по которому можно было бы позвонить Ивану. Сам он почему-то не появлялся в ее жизни, хотя Маше казалось, что она вправе на это рассчитывать. Тем более что Нонна прямо сказала, что у них все будет хорошо. Она долго думала над ее словами: с одной стороны, казалось, что верить во всяких провидцев глупо, но с другой стороны, верить так хотелось… Да и потом кое-что из того, что предсказала Маевская, уже сбылось.

— Алло! — пророкотал басом Федорчук.

— Привет. — От звука его голоса у Машуни почему-то перехватило дыхание. — Это Иголина. Ты слышал: на Николая Соболева совершили покушение! И Маевская тут ни при чем!

Ей очень хотелось, чтобы Федорчук немедленно хлопнул себя по лбу, признал следственную ошибку, Машунину правоту, а после этого сказал какой-нибудь комплимент и позвал на свидание. Но вместо этого Иван произнес:

— Да, я в курсе. Я во всем разберусь. Надо провести тщательный анализ. — И тон у него при этом был весьма далек от романтики и Машуни.

От этого она расстроилась и возмутилась.

— Какой еще анализ?! Неужели тебе не ясно, что Нонна не имеет к этому никакого отношения?!

— Маш, твоя адвокатская позиция состоит в том, чтобы уговорить меня выпустить Маевскую? Тебе не кажется, что адвокат в первую очередь должен оперировать фактами, а не Бог весть какими догадками?

Рассвирепевшая Машуня ничего не ответила и швырнула трубку на рычаги.

Нет, каков, а?! Пару дней назад вздыхал и обмирал от одного ее присутствия, а теперь смеет ей указывать, что делать и что не делать! Наверняка расслабился после того, как она разрешила ему проводить себя.

А эта Нонна, трепло несчастное, еще смела чего-то предсказывать! Типа «все у вас будет хорошо». Ага, конечно! Держи карман шире! Ты здесь напрягаешься, придумываешь, как ее из тюрьмы вытащить, а она…

— Что, все дураки? — деликатно осведомилась Василиса, отрывая Машуню от скорбных мыслей.

— Все! — категорично заявила Машуня и направилась к вешалке за своим плащом. — И это, к сожалению, диагноз.

— А ты куда собралась-то?

— В больницу.

Василиса придала лицу заинтересованный вид.

— Думаешь, тебя вылечат?

Машуня слабо улыбнулась.

— Я к дуракам себя не отношу. А в больницу я пошла к Кольке. Он-то хамить мне не будет. И пусть Федорчук не обижается: сам виноват.

* * *

Миндия Гегемоншвили побил все рекорды по халатности и разгильдяйству. Вчера его как путного человека отправили в больницу к Николаю Соболеву, чтобы он произвел допрос потерпевшего. Но вместо этого потомок горных князей полдня прошарахался в неизвестном направлении и вернулся уже под вечер с нулевым результатом: в бланке протокола значились только какие-то невнятные закорючки, обозначающие, что допрос проводился ни кем иным как М. В. Гегемоншвили.

— Что это такое, я тебя спрашиваю?! — бушевал Федорчук, тыкая в лицо Миндии протоколом. — Письмо на деревню дедушке? Или работа на конкурс рисунка на асфальте? Я тебя за чем посылал?!

Миндия понимал, что все упреки шефа справедливы, но ничего не мог с собой поделать. Он пришел в больницу с твердым намерением сделать все, как надо. Встретился с потерпевшим, разложил на подоконнике бумаги, приготовился записывать показания… Но потом разговор как-то незаметно перешел на женщин… Хотя, если быть честным, то это был и не разговор вовсе, а чистой воды монолог: Гегемоншвили рассказывал Николаю Соболеву о своих последних успехах у противоположного пола. Он думал, что вещает всего-то минут тридцать… А оказалось, что времени уже девять вечера… В конце концов незадачливого следока выгнала сердитая медсестра, заявив ему, что так долго посещать больных строго воспрещается.