Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

Со свода, представлявшего собой крону дуба, спускалась одна из тех венецианских люстр с голубыми, желтыми, розовыми и белыми стеклами, изящный изгиб и фантастические спирали которых еще и ныне составляют восторг нашего горделивого и нетерпеливого века. В чашечках двадцать свечей — голубых, желтых, розовых и белых, по цвету стекол, распространяли запах алоэ, наполнявший благоуханием комнату.

Этот маленький, очаровательный палаццо с кедровыми колоннами был меблирован теми чудными креслами из резного ясеня, на дереве которых каждый художник оставил десять лет своей жизни и своего гения. Ручки из гидр, обвитых плющом, ножки из растений, перемешанных с раковинами и дикими плодами, фронтоны, испещренные гномами, саламандрами с эмалевыми глазами, спинки из барельефов — все это составляло в совокупности средоточение характера и богатства эпохи цивилизации и искусств: характера — ибо все это являет собой свободное всемогущество фантазии художника, и богатства — ибо подобное произведение, даже если за него было заплачено хлебом насущным, стоит золота.

Обои же и картины Беллини, Джорджиона и старика Пальмы исчезали в мягкой тени, как будто хозяин этого палаццо мало ценил эти сокровища и хотел привлечь внимание к другим, более драгоценным.

Крильон любовался, осматриваясь кругом, и удивлялся своему одиночеству. Он сел в кресло, положил шпагу на колени и ждал, чтобы явилась хоть одна живая душа и приняла бы его.

Напротив, в стене, отворилась дверь, и вошла женщина, в которой он узнал вчерашнюю гостью. Та же походка, тот же стан, те же волосы, та же маска и та же пристальность взгляда, которая в гондоле так удивила и стеснила Крильона.

Она остановилась на пороге, не говоря ни слова и не кланяясь. К груди ее на белом шелковом платье был приколот троицын цвет. Смотря на тяжелые браслеты, можно было сказать, что все ее тело как будто сгибалось под тяжестью этой массы золота. Однако волнение незнакомки было единственной причиной, заставлявшей ее склонить голову, и скоро, зашатавшись, как будто с ней сделалось головокружение, она была принуждена, чтоб удержаться, уцепиться своими бледными пальцами за скульптурную раму, находившуюся у нее под рукой.

Крильон подбежал к женщине и стал на колени. Она же, не оставляя своей меланхолической и мечтательной позы, сказала звучным голосом:

— Я знаю, что вы говорите по-испански, ну, мы и будем говорить по-испански. Встаньте и выслушайте меня.

Крильон повиновался и стал перед ней, чтобы упиваться ее словами и ее дыханием.

— Итак, — продолжала незнакомка, — вы свободны, если вы приехали.

Крильон поклонился.

— Это кольцо — моя печать, — отвечал он, — я получил его от матери.

— Стало быть, я хорошо сделала, что не взяла его у вас вчера и не бросила в канал, как мне хотелось.

— Это очень огорчило бы меня.

— Так что, если бы я попросила его у вас…

— Я был бы принужден вам отказать.

— Оно точно от вашей матери?

— Крильон никогда не произносит лжи и никогда не повторяет истины.

— Это правда. Крильон всегда остается Крильоном.

Она замолчала и пошла к дивану, где села и сделала кавалеру знак сесть напротив нее.

— Так как вы никогда не лжете, — продолжала она наконец, — скажите мне, любите ли вы меня?

— Почти, я сказал бы утвердительно, если бы видел ваше лицо.

— О! Мое лицо… Разве лицо необходимо, для того чтобы возбудить любовь? А я знаю одну особу, которая влюбилась в кого-то по одной его репутации… И мне кажется, что дыхания, прикосновения любящей женщины или любящего мужчины достаточно, чтобы возбудить взаимность.

— Конечно, — пролепетал Крильон. — Но вид прекрасного лица очень могуществен.

— Почему же безобразные женщины бывают любимы иногда?

Крильон задрожал.

— Притом, — продолжала незнакомка, — красота не идеальна. Красавица для других может показаться безобразной именно тому, кого она хочет тронуть.

— Это правда, — сказал со вздохом герой, все более и более трепеща.

— Посмотрите, — с живостью сказала венецианка, вставая и показывая Крильону великолепную корзинку Джорджиона, где Диана виднелась среди нимф в ванне после охоты. — Вот несколько красавиц, находите вы их такими?

— Я нахожу их удивительными красавицами.

— А эти мадонны Беллини также вам нравятся?

— Это совершеннейшие красавицы.

— Что вы скажете о Сюзанне Пальмы?

Говоря эти слова, она подняла свечу, чтобы осветить эти картины Крильону. Эта поза обрисовывала под ее рукой стан, подобный стану нимф, а так как для того, чтобы приподняться, она должна была поставить ногу на скамейку, ее стройная нога, изящные и богатые округлости всего тела показали Крильону, что эта женщина не имела надобности в красоте лица, чтоб возбудить любовь. Он это думал и сказал ей.

— В самом деле? — воскликнула она. — Что же вы мне скажете, когда увидите меня?

— То, что я сказал о нимфах, мадоннах и о Сюзанне.

— Помните! — прошептала венецианка с гордым презрением. — Не сравнивайте меня с этими раскрашенными лицами. Все это холодно, мертво. Я лучше их, посмотрите.

Она сорвала с себя маску. Крильон вскрикнул от восторга.

В самом деле, ничего совершеннее этой красоты не представлялось его глазам, а он видел римлянок и полек. Под черными бровями, обрисованными, как две безукоризненные дуги, сверкали большие глаза, взгляд которых сжигал, как раскаленное железо. Когда этот взгляд говорил, все лицо озарялось. Цвет этого лица был матовой белизны, губы ярко-красные, зубы жемчужные, голова Аспазии на теле Венеры в восемнадцать лет.

— Я вас люблю! — закричал француз, ослепленный этой красотой, упав на колени.

— А я-то! — отвечала венецианка, которая приподняла его и бросилась к нему в объятия.

Сгоревшие свечи текли большими каплями на хрустальные подсвечники, бледный свет рассвета разгонял темноту. Крильон раскрыл отяжелевшие глаза и напрасно искал возле себя венецианку.

Она скоро явилась, сияя радостью и нарядами, и подошла к Крильону, который уже упрекал ее в этом кратком отсутствии, и голосом еще ласковее своей улыбки сказала:

— Теперь мы уже не расстанемся. Мы соединились на всю жизнь.

— На всю жизнь! — с упоением повторил Крильон.

Венецианка схватила его правую руку, поцеловала кольцо и сказала:

— Теперь кольцо вашей матери принадлежит нам обоим.

— Почему? — спросил Крильон.

— Потому что теперь мы разделим все. Во-первых, это.

Она указала ему на шкатулку, надавила искусной рукой на ее пружину, и внутри ее заблистали драгоценные каменья, которым позавидовали бы королевы.