Сен-Жермен. Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого - Жеральд Мессадье

У герцога Гессен-Кассельского Себастьян прожил три дня, за это время он успел с помощью Франца и дворцовых слуг пополнить запасы провизии для замка Хёхстской усадьбы и немного прояснить для себя общую ситуацию.

В том, что следовало вмешаться, он не сомневался. Себастьян находился в положении третьего игрока в шахматной партии, от которого ждут, чтобы он вступил в игру и, применив свои высшие возможности, переменил весь ее ход.

Иначе зачем нужна была алхимия и Общество друзей?

Понадобилось три дня, чтобы обогреть замок и сделать его более или менее пригодным для обитания. Себастьяну с трудом удавалось думать, до такой степени он закоченел. Он не снимал меховой шапки даже ночью, когда спал под одеялом из волчьей шкуры. Свою шубу он отдал Францу, который заворачивался в нее ночью, чтобы хоть немного согреться.

На несколько дней гигиена была забыта. Ни хозяин, ни слуга не брились и в конце концов сделались похожи на разбойников. Они питались хлебом, вяленым окороком, морковным и капустным супом, молоком и медом. Около пяти часов пополудни, словно двое потерпевших кораблекрушение, невольно сблизившихся за время существования бок о бок, они выпивали чашку кофе или горячего шоколада с кусочком хлеба. И только лишь по прошествии недели после прибытия в замок они сбрили бороды и обрели обличья, более или менее присущие цивилизованным людям.

Они сочли возможным обходиться без колодезной воды: вокруг замка лежало много снега и его можно было растапливать. Себастьян умылся впервые с того самого дня, как покинул гостеприимный кров герцога Гессен-Кассельского.

Запасы дров уменьшались, и Франц отправился рубить деревья в соседнем лесу. Слуга с готовностью покорялся судьбе и не роптал, он был рад жить одной жизнью с хозяином.

«Жизнь отшельника, но без молитв и медитаций, — размышлял Себастьян, — вот цена свободы». Так прошел ноябрь. Время от времени Франц садился верхом на лошадь и отправлялся во Франкфурт пополнить запасы провизии, за которую, надо сказать, приходилось платить очень дорого: съестные припасы сильно выросли в цене с тех пор, как в Фульде стоял французский гарнизон. Шесть яиц стоили почти столько же, сколько курица, а одна курица шла по цене двух.

В начале декабря Себастьян получил письмо от сына Александра:

«Дорогой отец!

Я не знаю, когда вам удастся прочесть это письмо, потому что мне ничего не известно про ваше путешествие. Лондон, едва сняв траур по нашему королю, уже готовится праздновать восшествие на престол его преемника. Наши дела идут хорошо. Я слышу много ревнивых толков о привилегиях, которые морская торговля Дании получила благодаря нейтралитету, и опасаюсь, как бы первый лорд Адмиралтейства не принял меры, дабы положить им конец. Так что могу сказать, что вопреки вашему совету я не стал покупать акции датских судоходных компаний. Я надеюсь, что вы, отец, пребываете во здравии. Мне вспоминаются наши вечера и ваши острые наблюдения об обществе и мире. Ваш любящий сын,

Александр.

P. S. Не извольте беспокоиться из-за моей чрезмерной учтивости. Ни Эрос небесный, ни Эрос земной в мою дверь не стучатся. Впрочем, я спрашиваю себя, так ли уж они отличаются один от другого».

Постскриптум вызвал у Себастьяна взрыв смеха. Поистине Александр был достойным сыном своего отца!

В середине декабря посыльный принес приглашение герцога Вильгельма Гессен-Кассельского погостить в замке с 24 по 31 декабря, чтобы вместе отпраздновать Рождество Спасителя и наступление нового, 1762 года. Себастьян принял приглашение. Отказ, несомненно, огорчил бы человека, который являлся его единственным бескорыстным другом и в некоторой степени защитником и покровителем.

Но какова же была истинная причина такого внимания?

На этот раз Себастьян понял.

Во дворце находился младший брат герцога Карл, и по тому, как тепло он встретил Себастьяна, тот догадался о причине приглашения. Карл сразу же завладел гостем, пожелав поговорить с ним наедине. Будучи близок к датскому двору, он уже слышал из уст короля о злоключениях, выпавших на долю Себастьяна, и даже, что держалось в глубоком секрете, о вступлении Фридриха в Общество друзей.

— Мне известно, — сказал Карл, — что ваше общество призывает к мудрости и благоразумию. Но я также слышал, что в нем существуют два аспекта послушания: первый полезен для осуществления власти, но второй — гораздо более суров. Это действительно так?

— В сущности, это одно и то же, ваше высочество, — ответил Себастьян. — Мудрость заключается в том, чтобы сделать свою власть в высшей степени просвещенной, но в то же время использовать ее для того, чтобы побороть самого себя. А это, как я полагаю, гораздо труднее.

Герцог какое-то время задумчиво разглядывал Себастьяна.

— Вам кажется, что вы себя побороли?

— Я делаю для этого все возможное, ваше высочество. Я упорное животное.

Карл от всей души рассмеялся.

— Скажите, — снова заговорил он, — это имеет какое-то отношение к алхимии и превращению металлов в золото? Меня уверяли, будто вы этим увлекаетесь.

— И да, и нет. Задача алхимии — облагородить дешевые материи. Превращение металлов в золото или другой благородный металл не более чем аллегория. Никому этого еще не удавалось, а если кто демонстрирует кусок желтого металла, уверяя, будто превратил в золото железо или свинец, — он хуже, чем самый последний шарлатан. Мне известны их приемы, они обманщики. Но тем не менее членов Общества друзей призывают заниматься именно алхимией. Ведь с помощью алхимии разрушаются шлаки души, которые препятствуют телу находиться в гармонии с великой природой.

— Что вы называете великой природой?

— Весь мир, который нас окружает, от травинки до небесных светил. Он подчиняется законам гармонии, которым мы противимся из-за нашей незрелости. Он следует четким математическим правилам, в то время как наши собственные страсти разлаживают нашу жизнь.

— А эликсир вечной молодости, о котором столько говорят?..

— Вечная молодость как раз и стала бы грубым нарушением законов гармонии, ваше высочество, и только лишь умы посредственные и наивные могут верить, будто подобный эликсир существует. Это тоже всего-навсего аллегория для обозначения тайны освобождения души, которая вновь становится молодой и таким образом получает доступ к бессмертию. Ибо она отныне отбрасывает ложные чаяния и печали.

— Именно это вы и проповедуете в своей ложе? — поинтересовался Карл.

— Я ничего не проповедую, ваше высочество, как и другие члены. Я передаю мудрость древних.

— Но вы ведь не против религии?

— Отнюдь, ваше высочество.

— Тогда я не понимаю, — вскричал герцог, — почему этот глупец, пастор Норгад, захотел вас уничтожить!