Тайна смерти Петра III - Ольга Игоревна Елисеева

Княгиня фактически просила будущую императрицу перепоручить ей объединение сторонников и организацию переворота. Екатерина повела себя осторожно, не сказав ни «да», ни «нет». Позднее наша героиня в разных источниках от личных писем до автобиографических заметок будет повторять, что не доверяла Дашковой из-за ее семейных связей.

«К князю Дашкову езжали и в дружбе и согласии находились все те, кои потом имели участие в моем восшествии, яко то: трое Орловы, пятеро капитаны полку Измайловского и прочие… Но тут находилась еще персона опасная, брат княгини, Семен Романович Воронцов, которого Елизавета Романовна, да по ней и Петр III, чрезвычайно любили. Отец же Воронцовых, Роман Ларионович, опаснее всех был по своему сварливому и перемечливому нраву»97. Итак, все, что решились бы предпринять заговорщики, стало бы немедленно известно в стане великого князя. А потому довериться Дашковой Екатерина не могла.

Уже после переворота, характеризуя роль подруги, молодая императрица не без раздражения писала: «Она знала кое-кого из главарей, но была у них на подозрении из-за своего родства… Заговорщики были связаны со мной в течение шести месяцев задолго до того, как она узнала их имена… От княгини Дашковой приходилось скрывать все каналы тайной связи»98.

Опасаясь раскрыть заговор, который только-только завязывался, Екатерина отказала и настойчивому предложению мужа подруги. «При самой кончине Государыни Императрицы Елизаветы Петровны прислал ко мне князь Михаил Иванович Дашков, тогдашний капитан гвардии, сказать: “Повели, и мы тебя возведем на престол”. Я приказала ему сказать: “Бога ради, не начинайте вздор; что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть ранновременная и не созрелая вещь”»99.

В декабрьские дни 1761 г. наша героиня не чувствовала себя готовой к решительным действиям. Отчасти виной тому стала очередная беременность, которую на этот раз тщательно скрывали. 11 апреля 1762 г. Екатерина тайно родила сына от Григория Орлова, который был назван Алексеем и впоследствии получил фамилию Бобринский. Но приближающееся материнство вряд ли явилось главным препятствием на пути к перевороту. Скорее всего, великая княгиня действительно считала дело «не созрелым». Характер Петра был известен сравнительно узкому кругу царедворцев. Следовало повременить, дав подданным в полной мере насладиться поведением нового монарха и тем самым обрести еще большую поддержку общества и увеличить число сторонников. Недаром позднее Екатерина назовет мужа «лучшей мушкой» на своем «прекрасном лице». Его безобразие только оттеняло ее красоту.

Кроме того, имелась возможность решить дело мирно, сугубо келейными, дворцовыми методами. Уже после восшествия на престол Екатерина возблагодарит Бога, что затеи Шуваловых не удались: она стала не регентом, а самодержавной монархиней. Однако в момент смерти императрицы нашу героиню удовлетворила бы и синица в руке. Тем более что синица эта летела пока очень высоко.

«ДВОРСКИЕ ВЫМЫСЛЫ»

В заметке о кончине Елизаветы невестка писала, что незадолго до роковой развязки Иван Шувалов пытался посоветоваться с Паниным по поводу престолонаследия. «Фаворит… быв убежден воплем множества людей, которые не любили и опасалися Петра III, за несколько дней до кончины Ее Императорского Величества… клал намерение переменить наследство, в чем адресовал к Никите Ивановичу Панину, спрося, что он думает и как бы то делать». По словам Ивана Ивановича, «иные клонятся, отказав и выслав из России великого князя Петра с супругою, сделать правление именем их сына Павла Петровича, которому был тогда седьмой год… Другие хотят выслать лишь отца и оставить мать с сыном, и что все в том единодушно думают, что великий князь Петр Федорович не способен [править] и что, кроме бедства, Россия не имеет ждать».

Опытный дипломат Никита Иванович повел себя очень осторожно. Он заявил, «что все сии проекты суть способы к междоусобной погибели, что в одном критическом часу того переменить без мятежа и бедственных следствий не можно, что двадцать лет всеми клятвами утверждено». После чего воспитатель Павла уведомил великую княгиню о разговоре. «Панин о сем мне тотчас дал знать, сказав при том, что больной императрице если б представили, чтоб мать с сыном оставить, а отца выслать, то большая в том вероятность, что она на то склониться может. Но к сему, благодаря Богу, ее фавориты не приступили, но, обратя все мысли свои к собственной безопасности, стали дворовыми вымыслами и происками стараться входить в милости Петра III, в коем отчасти и преуспели»100.

Видно, что Иван Шувалов не решался лично обратиться к Екатерине. Да и прямой контакт с нею, стань о нем известно Елизавете, вызвал бы неодобрение тяжело больной императрицы. В качестве посредника был избран Панин, с которым беспрепятственно могли поговорить как великая княгиня, так и фаворит. Кто лучше дипломата мог согласовать самые противоречивые интересы? На первый взгляд, воспитатель царевича казался очень подходящей фигурой для роли медиатора. Однако в отношениях с ним и у Шуваловых, и у Екатерины имелись подводные камни.

Носились слухи, что в юности Панин был хорош собой и заинтересовал Елизавету. Его удаление сначала в Данию, а потом в Швецию при дворе рассматривали как результат происков Шуваловых. Кроме того, Панина считали «человеком Бестужева», который и «спрятал» неудавшегося фаворита в Копенгагене от мести «братьев-разбойников». Никита Иванович проводил на севере линию канцлера, противодействуя интересам Франции. А Иван Шувалов, со своей стороны, был страстным приверженцем Парижа и отцом союзного договора. В Стокгольме Панин пережил сильное унижение после победы линии Шуваловых, когда был вынужден фактически предать шведских сторонников русского влияния. Никита Иванович не забыл этот жестокий «реприманд»101. После свержения Бестужева Панин подал в отставку. Нового канцлера он считал своим врагом и, унаследовав связи бывшего покровителя, тяготел к сторонникам великой княгини. По возвращении в Россию Никита Иванович получил должность воспитателя царевича Павла. Тогда никто не мог подумать, что этот скромный пост сделает его таким нужным для всех в момент кончины Елизаветы.

К тому времени Никита Иванович был уже состоявшимся политиком со своими облюбованными и выношенными проектами. Государственное устройство по шведскому образцу с ограничением власти монарха казалось ему предпочтительным по сравнению с отечественными порядками. Екатерина быстро почувствовала в воспитателе сына лишь временного союзника, склонного играть самостоятельную роль. Впервые он попытался сделать это в дни переговоров с фаворитом, объявив последнему, что замена наследника не может произойти в одночасье, без смуты. А великой княгине сказав, будто стоит представить императрице предложение об ее регентстве, и дело будет сделано. В конечном счете, его действия блокировали инициативу обоих. «Представить императрице» что-либо можно было только через фаворита. Шувалову же посоветовали не предпринимать никаких движений.

5 января 1762 г. Бретейль доносил в Париж: «Когда императрица Елизавета в конце декабря сделалась больной, при ее дворе возникли две партии. Одна – Шуваловых – стремилась к тому, чтобы не допустить воцарения великого князя и, отправив его в Голштинию, провозгласить юного великого князя Павла Петровича его преемником, поставив великую княгиню во главе Регентского совета, руководителями коего рассчитывали стать Шуваловы.