Мост шпионов. Реальная история Джеймса Донована - Александр Север

2 февраля начались мытарства ни в чем не повинных советских моряков торгового флота, в фашистских тюрьмах. Нас бросили сначала в застенки тюрьмы Сан-Себастьяна, затем в Толосу. В сентябре этого года меня снова возвратили в одну из мрачнейших фашистских тюрем – Сан-Себастьян. Это было тяжкое испытание, и все мы полны гордости, что ни один из нас не сдался в ожесточенной борьбе с озверелыми тюремщиками…

Сначала нас почти не выпускали на прогулки и все время держали в тесных, вшивых камерах, без матрацев, без света, в грязи. Зажжешь, бывало, спичку, она тухнет от недостатка кислорода. Советских моряков пытались сломить голодом…

В сентябре прошлого года вас повезли на фашистское судилище. Мы были брошены в подвал. Все продолжавшиеся с марта допросы ничего не дали фашистам. На судилище нам смогли предъявить только обвинение в «контрабанде» и… прорыве военной блокады. За то, что мы везли хлеб голодным семьям испанских республиканских борцов, фашистский прокурор требовал для каждого из моряков «Смидовича» многолетней каторги. Я как капитан бил осужден на 30 лет каторги. Однако никто из моих товарищей так никогда и не услышал «судебного» приговора. Мне официально объявили о нем только в июне этого года. После «суда» нас снова бросили в тюрьму…»36.

После начала Второй мировой войны главной задачей, стоящей перед советской военной разведкой в Китае, стал сбор информации о дальнейших военных планах Японии в отношении возможного нападения на СССР.

В мае 1940 года в Шанхае объявились три посланца Москвы: члены КПГ, ветераны гражданской войны в Испании Ганс Шуберт и Фридрих Диккель, жена последнего Дорис, урожденная Сарккинен, финка из Канады. Перед своей китайской миссией Ганс и Фридрих прошли специальную подготовку в Москве. Вскоре к ним присоединились опытные уже советские военные разведчики латыш Эрих Краутман, американец Альберт Фейерабенд, а также и Альфред Розенбаум. К ним присоединился немец Вилли Херпольд.

В сентябре 1941 года на Дальний Восток «по делам нашей стратегической разведки» направлен Яков Певзнер.

К середине 1942 года в Шанхае существовало по крайней мере четыре резидентуры военной разведки.

1-я резидентура ГРУ: Федор Григорьевич Кочкин – директор представительства ВО «Интурист» в Шанхае – Н.Г.Владимиров.

2-я резидентура ГРУ: Олег Васильевич Серов – корреспондент ТАСС Василий Тихонович Власов («Линк»).

3-я резидентура ГРУ: Василий Никитич Константинов.

А также резидентура РУ Главного штаба ВМФ: Яков Певзнер, директор отделения «Экспортхлеба» при торгпредстве СССР. Состояла из двух работников и двух агентов.

Кроме того, в них входили Морис Израилевич Сулевич, Борис Носаев, Алексей (Алик) Хаиндрава, Ираклий Васильевич Колотозашвили, китаец Ван Хойна и др. Связи резидентур не ограничивались Шанхаем и вели также в другие города страны. Именно китайские коммунисты являлись главными поставщиками информации.

Радиста Бориса Носаева (русского эмигранта, радиста английской пароходной компании Моллера) запеленговали и арестовали 23 октября 1942 года. Не вынеся издевательств над своей матерью, он выдал Якова Певзнера и Ираклия Колотозашвили.

Аресты остальных последовали 23–25 октября 1942 года. Арестовали 17 человек: два грузина, два еврея, три немца, два латыша, иранец, китаец и шестеро русских. Советских из них было пятеро в том числе Колотозашвили. В японских тюрьмах они повергались пыткам, и не все их выдержали. Так, девушка-радистка, латышка по национальности, сошла с ума. Немец-радист стал калекой, но никого не назвал.

Спустя три месяца состоялся суд. Приговор японского военно-полевого суда в декабре 1942 года – смертная казнь – заменена сроками от 2-х до 10-ти лет. Расстрелян был только китаец.

7 марта 1945 года пятерых советских граждан (Ф.Г.Кочкина, И.Г.Колотозашвили, Я.А.Певзнера, В.Т.Ветрова, М.И.Сулевича) обменяли между пограничными станциями Маньчжурия и Отпор на пятерых японцев, арестованных в СССР.

Вскоре, после захвата Шанхая, были освобождены и остальные. Интересно, что один из них, немец-радист, стал министром внутренних дел ГДР. Часть освобожденных продолжила работу за рубежом. Но не всем так повезло, некоторые попали в советские лагеря.

В августе 1941 года на территории нейтральной Турции встретились два поезда: из Москвы ехали немецкие граждане, из Берлина – граждане СССР. Состоялся обмен, и дипломаты вернулись на Родину.

О том, что происходило в Берлине, можно узнать из мемуаров первого секретаря посольства СССР в Германии в 1940–1941 годах Валентина Бережкова, который исполнял обязанности переводчика на официальных встречах.

Рассказ об интересующих нас событиях начинается с того момента, когда посол СССР в Германии Владимир Деканозов в сопровождение Бережкова (последний исполнял обязанности переводчика) ранним утром 22 июня 1941 года возвращается от министра иностранных дел Третьего Рейха фон Риббентропа. Война уже объявлена…

«Подъехав к посольству, мы заметили, что здание усиленно охраняется. Вместо одного полицейского, обычно стоявшего у ворот, вдоль тротуара выстроилась теперь целая цепочка солдат в эсэсовской форме.

В посольстве нас ждали с нетерпением. Пока там наверняка не знали, зачем нас вызвал Риббентроп, но один признак заставил всех насторожиться: как только мы уехали на Вильгельмштрассе, связь посольства с внешним миром была прервана – ни один телефон не работал…

Поскольку телефонная связь не восстанавливалась и позвонить в Москву не удавалось, было решено отправить телеграфом сообщение о разговоре с Риббентропом. Шифрованную депешу поручили отвезти на главный почтамт вице-консулу Г. И. Фомину в посольской машине с дипломатическим номером. Это был громоздкий «ЗИС-101», который обычно использовался для поездок на официальные приемы. Машина выехала из ворот, но через 15 минут Фомин возвратился пешком один. Ему удалось вернуться лишь благодаря тому, что при нем была дипломатическая карточка. Их остановил какой-то патруль. Шофер и машина были взяты под арест.

В гараже посольства, помимо «зисов» и «эмок», был желтый малолитражный автомобиль «опель-олимпия». Решили воспользоваться им, чтобы, не привлекая внимания, добраться до почтамта и отправить телеграмму. Эту маленькую операцию разработали заранее…». Высока вероятность того, что возможность блокировки посольства рассматривалась заранее, и поэтому заранее был разработан соответствующий план.

После того как я сел за руль, ворота распахнулись, и юркий «опель» на полном ходу выскочил на улицу. Быстро оглянувшись, я вздохнул с облегчением: у здания посольства не были ни одной машины, а пешие эсэсовцы растерянно глядели мне вслед.

Телеграмму сразу сдать не удалось. На главном берлинском почтамте все служащие стояли у репродуктора, откуда доносились истерические выкрики Геббельса. Он говорил о том, что большевики готовили немцам удар в спину, а фюрер, решив двинуть войска на Советский Союз, тем самым спас германскую нацию.