Необязательные отношения - Ирина Кисельгоф

— Если бы я вывесила белый флаг, я бы сама пришла.

— Пойдем ужинать.

Лаврова прислушалась к своему организму. Он просил есть. Ей пришлось принять приглашение и пойти за Минотавром на кухню.

У Лавровой не было тапочек, она ходила босыми ногами по ледяным плитам пола на цыпочках. От холодильника к столу, от стола к плите. Минотавр сидел у стола и, покачиваясь на стуле, лениво наблюдал за ней. Он не считал нужным ухаживать за Лавровой, она была в состоянии накормить себя сама.

Лаврова поставила на стол блюдо с бутербродами и не заметила, как оказалась сидящей на столе. Над ней скалой навис Минотавр, она оттолкнула его ногами. Он даже не пошевелился. — У тебя ноги ледяные, — сказал он.

— У тебя как тумбы.

Минотавр развязал пояс ее махрового халата.

— С ума сошел, — Лаврова кинула испуганный взгляд на дверь.

— Он уже спит.

— А как же?..

— Никак. — Минотавр сорвал с нее халат.

На нее смотрели его глаза. Они были такие же, как он сам. В черноземе радужки от зрачка, как от ствола, раскинулись крепкие, разлапистые корни. Они давали жизненную силу красным, изогнутым ветвям, свободно расходящимся в голубизне склеры. Лаврова увидела свое отражение в роговице. Его глаза сплели красную паутину, и она запуталась в ней глупой, самонадеянной жертвой. Лаврова закрыла глаза и закусила губы. Когда она закричала, ей закрыли рот рукой. Ее очередное поражение осталось тайной для спящих обитателей лабиринта.

— Молодец, — Минотавр одобрительно похлопал ее по влажному плечу. — Чайник включи.

— Ты кто? — спросила Лаврова сидящего напротив нее парня со смешными лягушачьими губами.

— Кто-кто. Человек, — ответили лягушачьи губы.

— Который смеется? — Лаврова вспомнила Гуинплена и потянула из трубочки нелюбимый «Варштайнер».

— Он не смеется, он плачет, — отозвался узколицый друг лягушонка. У него была короткая стрижка и оттопыренные уши. — Ему нужна девочка. Хорошая. Ты хорошая?

— Да, — соврала Лаврова.

— Очень хорошая, — подтвердила Линка. — Когда спит.

Она ревниво следила за успехами Лавровой. Получалось, новоявленные знакомые клеятся только к Лавровой. Линка оказалась не у дел Ее это задевало.

— Давайте пересядем, — предложил друг лягушонка. — Я зажарюсь на солнце.

— Жарься, — сказала вредная Линка.

— Злюка, — беззлобно ответили ей.

Лаврова с Линкой сидели на летней площадке, на них попадала тень от зонтика, на самцов-поисковиков — нет. Им приходилось париться на солнцепеке.

Лаврова закрыла глаза и мысленно соединила узкое лицо, оттопыренные уши и лягушачьи губы. Получилось забавно. Она расхохоталась.

— Над кем смеешься? — спросил лягушонок.

— Над тобой.

— Смейся, — разрешил лягушонок. — Я Константин, что значит постоянный.

— Ага. Когда спит. Один, — пошутили оттопыренные уши. — Я Стас.

— Таз? — вредно удивилась Линка.

Оттопыренные уши по имени Таз пересели поближе к ней и шепнули на ушко:

— Тебя как зовут?

— Алина, — улыбнулась Линка.

— А подругу как?

— Сам спроси, — перестала улыбаться та.

Лаврова открыла рот, чтобы назвать свое имя.

— Не надо имени! Не сейчас, — взмолился лягушонок.

Лаврова, опешив, закрыла рот.

Стас и Линка воззрились на лягушонка в недоумении.

— О чем-нибудь другом говорить можно? — осторожно осведомилась Линка.

— Можно. — У лягушонка был несчастный вид. — Я сейчас заплачу. — Стас взял бумажную салфетку и приложил ее к глазам.

— Чем ты занимаешься? — спросила Линка лягушонка. В ее голосе была жалость покоренной женщины.

— Мы художники по стеклу, — сообщил Стас.

— Ух ты! — воскликнула Лаврова совсем как Никита.

Перед ее мысленным взором возникли изысканные изделия Тиффани. Они переливались всеми цветами радуги, в них сверкали инкрустированные кусочки полудрагоценных камней. Они отсвечивали красивым металлическим отблеском, нежным, но все же металлическим. Вот такая странная особенность у бесценных стеклянных узоров Тиффани.

Лаврова возвращалась домой с лягушонком. У ее подъезда они остановились.

— Я пойду? — спросил лягушонок. У него снова сделался несчастный вид.

— Иди, — разрешила Лаврова.

Он взял ее руку в свою ладонь. — У тебя красивые пальцы. Ноготки как жемчуг. Лавровой было смешно слышать детское слово «ноготки» из лягушачьих губ высокого взрослого мужчины. Она, смеясь, отняла руку и шагнула в подъезд.

Дома она подошла к окну. Лягушонок стоял под ее балконом, засунув руки в карманы, и смотрел вверх. Лаврова глядела на него. Он не мог ее видеть за шторой из органзы. Он просто смотрел вверх. Когда она устала стоять, то притащила из коридора табурет, села и положила руки на подоконник. Лягушонок по имени Постоянный опустился на бордюр и оставался перед ее подъездом, пока не спустилась ночь. Может, и тогда он не ушел, а просто исчез из виду.

Лаврова легла спать, завернувшись в теплое облако.

Лаврова встречалась теперь с лягушонком по имени Костя. Он трогал завитки ее волос. Прятал лицо в ее ладонях, касаясь губами запястий. Целовал свод стопы, надевая ей туфли. Засыпал, набросив на лицо вуаль ее волос. Он украшал ее голову, запястья, лодыжки узорами из цветов и ягод. Любовался изгибом ее талии и бедер. Его чувственность обостряла желание, разжигала страсть, и она, Лаврова, летела к слепящему свету по бесконечным коралловым сосудам, внутри которых, лепесток за лепестком, распускались пятилистники огромных золотых цветов.

Возвращаясь домой, Лаврова смывала желтую цветочную пыльцу, вобравшую пыль старого дивана, запах разгоряченных тел, терпкий аромат красок, температуру огнежидких растворов и расплавов художественной мастерской.

Ее обожали. Это было впервые.

Костя постоянно делал наброски Лавровой. В одежде, обнаженной, распаленной любовью и удовлетворенной любовью.

— Не то, — повторял он. — Все не так.

Лаврова смеялась и просила:

— Дай посмотреть.

— Нет, — он спешно собирал рисунки и прятал их в ящик под ключ. — Потом.

— Когда потом? — смеялась Лаврова. Ее забавляли и трогали его мучения.

— Когда получится, — смущался и хмурился он. — Не сейчас.

Тогда она целовала его лицо и руки. Так она просила прощения. Он улыбался ей в ответ. У него была такая хорошая улыбка.