Невероятное паломничество Гарольда Фрая - Рейчел Джойс

Он протянул ей руку и сам удивился своему жесту, но еще больше его изумило, что Куини подала ему свою. Ее ладонь оказалась мягкой и теплой.

Очутившись снаружи, она быстро отняла руку, затем огладила юбку, как будто Гарольд был складкой, которую следовало расправить.

«Благодарю», — суховато произнесла Куини, несмотря на отчаянно алый нос, и пошла прочь, выпрямив спину и вздернув подбородок, словно не она, а Гарольд оказался в щекотливой ситуации.

Вероятно, она раздумала сдаваться, потому что он каждый день проверял, на месте ли она, и Куини всегда сидела за своим столом и преспокойно работала. Они почти не разговаривали. Гарольд даже начал замечать, что стоило ему появиться в столовой, как она забирала свои сандвичи и уходила.

Утреннее солнце сеяло золото на высочайшие вершины Дартмура, но в тени все еще висел над землей редкий туман. Впереди столбы лучей стояли вертикально, доставая до земли, словно придорожные вехи. Погода опять ожидалась отличная.

Покидая Саут-Брент, Гарольд увидел, как человек в домашнем халате оставлял на блюдечке корм для ежиков. Он перешел дорогу, чтобы не наткнуться на собак. Дальше ему встретилась девушка в татуировках, благим матом оравшая под окном второго этажа: «Я знаю, что ты дома! Ты же слышишь меня!» Поеживаясь от ярости, она расхаживала туда-сюда, то и дело пиная садовую ограду, и каждый раз, уже собираясь оставить попытки, снова возвращалась к дому и вопила: «Эрран, обормот чертов! Я знаю, что ты там!» Потом Гарольду попались по дороге внутренности распотрошенного холодильника, выброшенный тюфяк, разрозненные башмаки, множество использованных полиэтиленовых пакетов и колпак от колеса, но наконец мостовая оборвалась, и шоссе перешло в однопуток. Гарольд и не ожидал, что с таким облегчением выйдет вновь к распахнутому над головой небу и обрадуется обступившим его по обеим сторонам дороги деревьям и склонам, густо поросшим папоротником и ежевикой.

Харборнфорд. Верхний Дин. Нижний Дин.

Он открыл вторую упаковку с печенинками «Рич», по пути доставая их одну за другой из пакета. Некоторые, увы, оказывались слишком рассыпчатыми и на вкус отдавали чем-то сернистым, вроде стирального порошка.

Не слишком ли он медлит? Жива ли Куини? Нельзя останавливаться ни на перекусы, ни на ночлег. Надо торопиться.

К полудню Гарольд обнаружил, что правая икра ноги сзади время от времени отдает стреляющей болью, а бедренный сустав будто заклинивает при спуске с холма. Вверх тоже приходилось взбираться медленно, придерживая ладонями поясницу — не столько оттого, что ее ломило, сколько оттого, что ему требовалась хоть чья-нибудь поддержка. Гарольд сделал остановку, проверил пластыри на ногах и заменил один на пятке, где волдырь сочился сукровицей.

Дорога свернула, взяла вверх, потом опять пошла под уклон. Иногда Гарольд видел перед собой и холмы, и поля, а иногда не видел абсолютно ничего. Он совершенно потерял ориентировку, думая о Куини и гадая, как она жила все эти двадцать лет. Интересно, вышла ли она замуж? Родила ли детей? Тем не менее из адреса было ясно, что она сохранила девичью фамилию.

«Я могу спеть „Боже, храни королеву“ задом наперед, — похвасталась она однажды Гарольду. И спела, посасывая при этом мятный леденец „Поло“. — А еще могу „Ты не приносишь мне цветов“ и почти освоила „Иерусалим“».

Гарольд улыбнулся. Он не помнил, улыбнулся ли он в тот раз. Стадо коров ненадолго отвлеклось от пережевывания травы, чтобы взглянуть на Гарольда. Пара буренок двинулась к нему, сначала неспешно, а потом легкой рысцой. Их тяжелые туловища двигались по инерции, не в силах остановиться. Гарольд радовался, что движется вперед, хотя и не без труда. Пакет с покупками колотил его по ногам, ручки впивались в запястья, оставляя на них белые бороздки. Гарольд попытался пристроить пакет на плечо, но тот неуклонно дрейфовал обратно к локтю.

Может быть, из-за непривычной тяжести, которую приходилось тащить, Гарольду вдруг вспомнилось, как его сын стоял в школьном коридоре у стены, обитой деревянными филенками, с увесистым ранцем за плечами. На нем была серая ученическая форма; вероятно, Дэвид тогда в первый раз пошел в школу. Он, как когда-то его отец, тоже возвышался на добрых несколько дюймов над одноклассниками, отчего производил впечатление переростка или, по крайней мере, акселерата. И вот так, стоя у стены, он посмотрел на Гарольда и сказал: «Я не хочу быть здесь». Он не проливал слез, не цеплялся за Гарольда, не давая ему уйти. Дэвид обратился к нему с воистину обезоруживающим простодушием и самосознанием. А в ответ Гарольд ему — что? Что же он тогда ответил? Он тоже посмотрел сверху вниз на сына, которому желал всех мыслимых благ, и будто онемел.

«Да, жизнь — ужасная штука», — можно было отделаться так. Или: «Да, но скоро станет легче». Или в конце концов: «Да, бывает хорошо, а бывает и не очень». А еще лучше было бы, за неимением слов, просто подхватить Дэвида на руки. Но он этого не сделал. Он вообще ничего не сделал. Гарольд так остро переживал страхи Дэвида, что не видел никакого спасения от них. И в то утро, когда его маленький сын взглянул на него и обратился за помощью, Гарольд не смог ее оказать. Он поскорее сбежал обратно к машине и уехал на работу.

И для чего ему все это помнить?

Он ссутулился и прибавил шагу, как будто не столько хотел прийти к Куини, сколько уйти от самого себя.

Гарольд прибыл в Бакфестское аббатство перед самым закрытием сувенирной лавки. Прямоугольная громада собора из известняка уныло вырисовывалась на фоне затуманенных горных пиков. Гарольд вдруг вспомнил, что однажды уже бывал здесь много лет назад, на день рождения Морин. Дэвид тогда отказался выходить из машины, а Морин настояла, чтобы остаться с ним, и они уехали домой, даже не покинув пределов автостоянки.

В монастырской лавке Гарольд накупил открыток и приобрел сувенирную ручку. Он долго колебался, не взять ли в придачу еще и баночку монастырского меда, но путь до Берика-на-Твиде предстоял еще долгий, и неизвестно было, удобно ли нести банку в пакете и не просочится ли в нее невзначай стиральный порошок. В конце концов, он все же приобрел ее, попросив у продавца вдобавок пузырчатую упаковку. Монахов он нигде не приметил, только туристические группы. Очередь в заново отделанный «Фермерский» ресторан была длиннее, чем в само аббатство. Интересно, замечал и ли это монахи и имели ли они что-нибудь против.

Гарольд взял себе большую порцию цыпленка-карри и отошел с подносом к окну на террасу, выходившую на покрытую лавандой лужайку. Он так проголодался, что не успевал подносить пищу ко рту. За соседним столиком супруги лет под шестьдесят что-то обсуждали, похоже, маршрут по карте. Оба были в защитного цвета шортах и таких же защитных толстовках, а на ногах у них Гарольд приметил коричневые носки и добротную обувь для ходьбы, так что, сидя друг напротив друга, они могли сойти за мужской и женский экземпляры одного и того же человека. Даже сандвичи они ели одинаковые и пили один и тот же фруктовый напиток. Гарольд попытался представить себе Морин в одинаковой с ним одежде и не смог. Он начал подписывать открытки.