Книга судьбы - Паринуш Сание

Во дворе бабушка размахивала в воздухе зажигалкой для очага. Вращала ее и вращала, пока зажигалка не стала большой, как двор, больше двора. Голос бабушки отдавался в барабанных перепонках: “Девочки не умирают! Девочки не умирают!”

Зари уснула. Я погладила ее по голове, убрала прядку волос с лица – но это оказалось лицо Саида. Голова его скатилась с подушки, ударилась об пол. Я вскрикнула, но вскрикнула беззвучно.

Кошмары сменяли друг друга. Порой я просыпалась от собственного крика, и вновь, вся в поту, проваливалась в колодец. Не знаю, как долго это длилось.

Однажды я проснулась от того, что нога горела огнем. Было утро. В комнате сильно пахло спиртным. Кто-то ухватил меня за лицо, повернул и сказал:

– Она очнулась. Взгляните, хозяюшка! Клянусь, она очнулась и смотрит на меня.

Лица расплываются, зато голоса отчетливы.

– О имам Мусса бин-Джафар, откликающийся на людские нужды, помилуй нас!

– Хозяюшка, она приходит в себя. Сварите бульон, влейте ей в глотку, как уж сможете. Неделя без дня прошла с тех пор, как она ела в последний раз. Желудок ослаб. Кормите ее понемногу.

Я снова закрыла глаза. Никого не хочу видеть.

– Куриный бульон будет готов через минуту. Слава Аллаху, сто тысяч раз слава! До сих пор она выблевывала все, что я пыталась ей скормить.

– Вчера, когда спал жар, я поняла, что она скоро очнется. Бедняжка, такие мучения! Кто знает, каким путем в ее тело проникла эта лихорадка и бред.

– О, госпожа Парвин, а я как страдала! Сколько раз за эти дни я умирала и вновь возвращалась к жизни! Видеть, как мое дорогое дитя мечется и бредит – в то же время сносить весь этот стыд, попреки ее братьев за то, что я родила такую дочь. Меня словно огнем изнутри жгло.

Мне уже не было больно. Я лежала в постели спокойно – изнуренная, равнодушная. Не могла пошевелиться. Даже руку из-под одеяла выпростать непосильно. Так бы и лежать, слабеть понемногу, пока не умру. Зачем я очнулась? В этом мире мне больше нет места.

Когда я снова пришла в себя, мать уложила мою голову себе на колени и попыталась влить в меня бульон. Я мотала головой и противилась, когда она растягивала мне пальцами рот. – Пусть Аллах возьмет мою жизнь вместо твоей! Одну ложку, только одну… Посмотри, до чего ты дошла. Ешь! Пусть все твои беды и страдания перейдут на меня.

Впервые она так говорила со мной. Мать никогда меня не баловала. Либо возилась с младшими, либо пыталась присматривать за старшими сыновьями, которых любила без памяти. Я затерялась посередине между теми и другими. Не старшая, и не младшенькая, и не мальчик. Если бы Зари не умерла, на меня бы и вовсе не обращали внимания, как на Фаати – она, бывает, спрячется в угол, и никто на нее и не глянет. Помню день, когда мать родила ее. Услышав, что это девочка, бабушка рухнула без чувств. А потом про Фаати стали говорить, что она принесла нам злосчастье, потому что после ее рождения матушка дважды выкинула, и оба раза мальчиков. Не знаю, как она поняла, что это были мальчики.

Бульон пролился на простыню. Мать что-то проворчала и вышла из комнаты. Я открыла глаза. Далеко за полдень. Рядом со мной сидела Фаати, маленькими ручками убирая волосы с моего лица. Такая невинная, такая одинокая. Я присмотрелась к ней: это была я, сидящая возле Зари. Теплые слезы на моем лице.

– Я знала, что ты проснешься, – сказала Фаати. – Не умирай, Аллахом тебя молю!

Мать вернулась в комнату. Я закрыла глаза. Уже вечер. Слышны голоса. Мать говорит:

– Сегодня утром она открыла глаза. Она пришла в себя, но, как я ни старалась влить ей в рот хоть немного бульону, она не далась. Она так слаба, пошелохнуться не может – не знаю, откуда она берет силы бороться со мной. Сегодня утром госпожа Парвин сказала, что на таблетках и лекарствах она больше не продержится. Она умрет, если не будет есть.

Я услыхала голос отца:

– Я знал, что матушка права. Нам нельзя иметь дочерей. Если она и оправится, что у нее будет за жизнь? После такого стыда и позора она все равно что умерла.

Больше я ничего не слышала. Кажется, я могла по своей воле видеть и слышать только то, что хотела, я как будто включала и выключала радио, только не радио, а людей. Но над кошмарами я не имела власти. Стоило закрыть глаза, и эти образы осаждали меня.

Ахмад с кровавым ножом в руках бежал на меня, таща за волосы Фаати. Фаати маленькая, словно кукла. Я стояла на краю скалы. Ахмад швырнул в меня сестренку. Я попыталась поймать ее, но она выскользнула у меня из рук и упала с обрыва. Я глянула вниз – там валялись окровавленные, изувеченные тела Зари и Саида. И снова меня разбудил мой собственный крик. Подушка промокла насквозь, а во рту пересохло.

– В чем дело? Ты дашь ночью поспать?

Я жадно глотала воду.

Утром меня разбудил обычный семейный шум. Все уселись завтракать.

– Прошлой ночью ее снова трепала лихорадка. Ей что-то чудилось. Вы же слышали, как она кричала?

– Нет! – отрезал Махмуд.

– Мать, ты позволишь нам хоть кусок проглотить в покое? – окрысился Ахмад.

Его голос кинжалом пронзал мне сердце. Были бы у меня силы – вскочила бы и порвала бы его на куски. Я его ненавидела. Я их всех ненавидела. Перевернувшись на живот, я уткнулась лицом в подушку. Мне хотелось поскорее умереть, избавиться от этих себялюбивых людей с камнем вместо сердца.

Но, когда игла шприца впилась мне в тело, я проснулась. Глаза сами собой открылись.

– Наконец-то очнулась! И не прикидывайся! Поднести тебе зеркало, чтобы ты полюбовалась, на кого стала похожа? Живой скелет, вот кто! Смотри! Я ходила в магазин сладостей “Караван” и купила тебе печенье. С чаем очень вкусно… Госпожа Садеги! Масумэ проснулась. Она хочет чаю. Принесите ей большую кружку.

Я во все глаза смотрела на эту женщину. Кто она такая? Все сплетничают у нее за спиной, говорят, только муж не знает, что она водится с мужчинами. Я считала ее грязной. А теперь я гляжу на нее без неприязни, которую вроде бы следовало питать к такой особе. Вовсе она не противна. Вот только общаться с ней мне бы не хотелось – это я как-то сразу почувствовала.

Вошла мать с высоким стаканом, до краев наполненным чаем.

– Благодарение Аллаху! – сказала она. – Она будет чай?

– Да, – сказала госпожа Парвин. Она будет чай с печеньем. Приподнимись, девонька моя… вот так, приподнимись.

Она подсунула руку мне под лопатки и помогла приподняться. Мама тут же воткнула мне за спину подушку и поднесла к моим губам стакан. Я отвернулась и сжала губы. Если у меня и появились к утру силы, то лишь для этого.

– Ничего не получится. Она не дает. Чай разольется, и все.

– Не утруждайтесь. Я сама ее напою. Сяду рядом и не отстану, пока она все не выпьет. Идите, делайте домашние дела. Не тревожьтесь.