Алиби от Мари Саверни - Иван Аврамов

Итак, Владислав начисто отрицал знакомство со Стасом Никольским, никаких встреч с ним ни в Праге, ни в Киеве не было. И нечем было Олегу прижать его к стенке, ну, буквально нечем!

Все же признать свое поражение майор не торопился. Кажется, первая партия действительно завершится вничью, но матч продолжится, вполне возможно, теория шахмат обогатится таким дебютом, как краковский гамбит.

— Не торопитесь праздновать победу, — сказал он на прощание Владиславу. — У меня предчувствие, что мы с вами еще встретимся.

— Предчувствия не всегда оправдываются, — тонко улыбнулся в ответ молодой искусствовед.

Входя вместе с другими пассажирами в автобус, который сейчас отвезет их к трапу самолета, Олег Лободко подумал, что в Кракове он провел несколько дней вовсе не для того, чтобы полюбоваться Мариацким собором, старинными фаэтонами на площади Рынок или отведать знаменитого польского бигоса в недорогой забегаловке. Краков в лице Андрея Феликсовича Круликовского подарил ему версию, связанную со златниками князя Владимира — они, вернее, тайна их клада, вполне могли стать причиной гибели Тимофея Севастьяновича Медовникова. Краков дал реальную зацепку, убедил в мысли, что молодой Круликовский явно причастен к убийству друга отца, потому что совпадение может быть одно, ну, два, но не целый же букет; в том, что Владислав темнит, Лободко нисколечко не сомневался…

Старший лейтенант Солод командировкой своего шефа в сопредельную страну остался доволен, даже очень, ибо считал, что при отсутствии на руках Лободко хоть одного мало-мальски настоящего козыря ему не только удалось не остаться в дураках, а кое-что еще и прикопить. Когда Михаил выразил свою мысль этаким «картежным» образом, Лободко от души расхохотался. Заметив недоумение на лице Солода, развеселился еще больше. Отсмеявшись, пояснил: «Понимаешь, какая закавыка… Я, оценивая свой вояж, вспомнил шахматы, а ты сейчас — карты. Мысль у нас, в общем-то, работает в одном направлении, Миша…»

Пятью днями позднее именно Миша Солод порадовал майора Лободко сообщениями, которые никаких сомнений в пользе его командировки в Краков не оставляли.

— Не зря, Олег Павлович, вы проездили казенные деньги, — интригующе произнес он, столкнувшись с Лободко в коридоре в тот самый момент, когда последний спешил на совещание к полковнику Дровосекову — начальнику убойного отдела, славящемуся нетерпимым отношением даже к малейшим, секундным, так сказать, опозданиям. — У меня две новости. Одна приятная, другая очень приятная.

— Миша, у меня в запасе, — Олег рывком поднес к глазам часы, — лишь две минуты, и я не имею права их разбазарить даже на самую сногсшибательную новость. Я тороплюсь к Дровосекову, понятно? Загляни ко мне минут через сорок.

— Есть! — ответил Солод, испытывая некоторое сожаление, что придется еще потерпеть, прежде чем выложить приятные новости — Михаил принадлежал к той, весьма, к счастью, многочисленной породе людей, которым нравится радовать, именно радовать, а не огорчать себе подобных. И хоть эти отрадные известия, которыми он собирался буквально ошеломить своего начальника, в одинаковой мере касались их обоих, Солод вполне резонно считал, что майор больше, чем он сам или кто-нибудь другой, заслужил право на эту маленькую, производственную, так сказать, радость.

— Ну, выкладывай, ради чего ты готов был уронить меня в глазах Дровосекова, — с легким юмором произнес майор Лободко, едва Михаил возник на пороге его кабинета немым вопросительным знаком.

— С какой новости начинать?

— С приятной.

— Хорошо. Олег Павлович, вчера вернулся из командировки сосед Медовникова Павел Митрофанович Заремба. Он профессор-филолог, старый холостяк, это так, к слову, отсутствовал дома месяц — читал в Риме студентам-славистам лекции по современной украинской литературе.

— И что же такого ценного сообщил тебе Павел Митрофанович? — с изрядной долей скептицизма спросил Лободко, который наполовину еще пребывал на совещании, которое Дровосеков превратил в ужасающую головомойку — криминал в столице правит бал, убийства сыплются, как из зловещего рога изобилия, а сыщики хлопают ушами, как ослы. Досталось на орехи всем, в том числе и Лободко — за грозящее стать «глухарем» дело об убийстве краеведа, о чем он сейчас и поведал своему подчиненному.

— Дровосеков еще не знает, что вы недаром съездили в Краков, — улыбнулся Солод, но, заметив гримасу неудовольствия на лице начальника, заторопился сжато, без витийства выложить информацию: — Олег Павлович, я показал Зарембе снимки Никольского и Круликовского. Он твердо заявил, что видел их вдвоем 13 декабря в третьем часу пополудни в холле, или в коридоре — как угодно, первого этажа. Павел Митрофанович выходил из лифта, спеша на такси, которое заказал на Борисполь, а эти двое садились в лифт, чтобы подняться наверх. Заремба хорошо запомнил обоих — Круликовский бросился ему в глаза благородной внешностью, неким врожденным, как он выразился, аристократизмом. Ну, а Никольский запечатлелся у него в памяти по принципу контраста: эдакий, сказал он, недокурок с хитрой лисьей мордочкой.

— Стас этот и впрямь похож на лисенка, — согласился Лободко. — Не на матерого лиса, а, это уж точно, на лисенка. А я в нем уловил что-то то ли от хорька, то ли от тушканчика. Или суслика… Миша, твоя информация укрепляет в мысли, что не такие уж мы с тобой и дураки. Дата совпадает: Круликовский рассказывал мне, что он навестил Медовникова как раз 13 декабря. Только он солгал, сказав, что с ним никого не было.

— Заремба, кстати, дал письменные показания, — заметил Солод. — Ни за что, говорит, не стал бы свидетельствовать, если бы стопроцентно не был уверен, что в тот день видел именно Круликовского и Никольского. Олег Павлович, это вот, — он потряс перед собой двумя листами бумаги, исписанными крупным красивым почерком, козырь серьезный. Как туз в покере. Если вы еще раз полетите в Краков, то молодой Круликовский уже не отвертится. Эти бумажки пригвоздят его, как вилы змею.

— А что? Возьму и полечу! — с вызовом сказал майор. — От Кракова я в восторге, съездить туда снова почту за счастье. Ну, а если серьезно… Дровосеков хочет, чтобы мы побыстрее нашли убийцу Медовникова. Значит, он обязательно выпишет мне загранкомандировку…

— А теперь, Олег Павлович, еще кое-что — эта штука будет поприятнее предыдущей и пригвоздит Круликовского лучше всяких вил, — торжественно произнес Солод, направляясь к компьютеру.

Это «кое-что» привело майора Лободко в великолепное расположение духа…

* * *

Конечно, на фоне других убийств, громких, будоражащих, как отечественный политикум, так и общество в целом, а совершались они регулярно, с завидным постоянством, как по расписанию, убийство краеведа Медовникова, пусть и очень известного в своих кругах человека, ничем особым не выделялось. Ну, оповестили о нем по телевизору, написали в газетах, на этом, пожалуй, и можно ставить точку — никто из-за любителя старины глотку надрывать не станет.

Но на деле все оказалось не так, и Дровосеков, охотно выписывая майору Лободко повторную командировку в Краков, объяснил, почему он не жалеет вечно недостающих государственных денег. С его слов выходило, что делом краеведа заинтересовался один из самых могущественных людей в державе, вторым призванием которого было коллекционирование предметов седой древности, но не со всего мира, а вытолкнутых исключительно недрами родной земли. Если бы перед этим державником внезапно возникла дилемма — или он едет на встречу в рамках официального международного визита, с главой, скажем, зарубежного государства, или разворачивает машину и эскорт в обратном направлении, чтобы отправиться на хутор Веселые Побрехеньки, где час назад баба Параска выкопала у себя на огороде глиняный кувшин, который намного старше египетской пирамиды и успешно служил далеким пращурам, он, конечно, выбрал бы хутор, не боясь международного скандала. По просочившейся информации, на одной из выставок, или на ярмарке, или на фестивале державника познакомили с Тимофеем Севастьяновичем Медовниковым, разговор зашел вокруг киевской топонимики, и краевед приятно потряс могущественного визави своей широчайшей эрудицией.