Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы - Валентина Талызина

Неудивительно, что ребёнок унаследовал от своих родителей абсолютный слух, а уж Галина Петровна души в нём не чаяла и ради «любимого Генечки» пожертвовала многим, отказавшись от личного женского счастья. Зато он звал её мамой Галей.

Конечно, Геннадий Николаевич окончил Консерваторию – будущее было предначертано. Он стал знаменитым музыкантом, а между сёстрами будто пробежала кошка. Они не смогли поделить своего любимца. И у каждой была своя правда.

Мы с Ромой утешали Галину Петровну как могли, но всё равно это была рана незаживающая, которая беспрестанно кровоточила. Она чувствовала себя одинокой и никому не нужной, а мы старались ее разубедить и развеселить. Рассказывали ей о наших подвигах с безбилетными походами в театр. Она хохотала от души, а однажды даже решилась пойти с нами «на дело».

Когда Галина Петровна болела и лежала уже без движения, она всё равно старалась мне помогать. Мы репетировали! Вечером я закрывала двери, чтобы не разбудить маму с Ксюшей, которые уже спали, брала телефон и набирала номер Галины Петровны. Телефон был её единственной связью с миром. Наталья Петровна и Геннадий Николаевич отселили её на второй этаж, и она находилась там совсем одна. Перед этим переселением она спросила меня, девчонку: «Валя, уходить мне на второй этаж?» А я всегда, и тогда, и теперь, говорила то, что думала: «Галина Петровна, но ведь они же очень хотят этого…»

И она там лежала в одиночестве, неподвижная, забытая, в изоляции, в комнате, которую она называла «клеткой для канарейки». Вставать она уже не могла. За ней ухаживала приходящая женщина, стирала, убирала. Естественно, присутствовал запах, который бывает в комнате лежачего больного.

Так вот, я приходила домой после спектакля иногда в 11 ночи, иногда в 12, укладывала своих спать. И набирала номер Рождественской: «Галина Петровна, мне дали романс в театре!» – «Ну, давай, порепетируем…» И мы с ней репетировали по телефону. Она говорила: «Нет, нет, найди вот эту чёрненькую клавишу, правильно, вот эту, да…» И я, прижимая к уху телефонную трубку, наклонившись к клавишам, выполняла её указания: «Давай, давай, доставай точно…» И так мы с ней репетировали. И она была счастлива.

Она многое дала мне. Я всегда это помню и испытываю огромную благодарность. Это был человек, к которому я всегда могла обратиться. Однажды мне дали эстрадный номер, с которым надо было выступать в каких-то концертах. И я пришла к лежачей Галине Петровне, чтобы прочесть свой номер и услышать её мнение.

Она мне сказала: «Понимаешь, ты не любишь свою героиню, а ты должна её защищать. Зачем ты читаешь тогда о ней, если ты её не любишь?» У неё были потрясающие режиссёрские способности. Даже Виктюк признавал, что она – его первая учительница по режиссуре. Она была фантастически творческим человеком.

Сижу я как-то в ГИТИСе на столе и смотрю зимний прогон другого курса. А рядом со мной устроилась какая-то маленькая чёрненькая большеглазая девочка. И я говорю вслух: «Прогон неинтересный, отрывки невыразительные…» – «Почему? – возражает моя соседка. – А мне понравилось. Очень романтично!» Я слышу какой-то акцент и спрашиваю: «А вы откуда? С какого курса?» – «Я из Парижа». – «Как из Парижа? Как вы сюда попали?» – «Я окончила Сорбонну, изучала русский язык, и мой педагог мне устроил полгода практики в Москве. Я работаю гувернанткой в семье третьего секретаря посольства Франции».

Её звали Элиана Жакэ. В тот момент я и представить себе не могла, как дорого мне обойдётся эта дружба с француженкой. Я ведь была наивной девочкой из Сибири. Мы подружились с ходу. Она хорошо говорила по-русски, но с акцентом. Я пригласила её в общежитие, и она с радостью согласилась. Элиана была очень деликатная, мягкая. Ей всё нравилось безумно, она обожала русский язык, нашу литературу, грезила Достоевским, любила поэзию.

Когда она приехала к нам в гости, мы спросили, что бы ей хотелось? Она сказала, что мечтает, чтобы с ней вместе читали русские стихи, походили по Москве.

Ещё ей надо было сдать какие-то вещи в комиссионку, потому что денег не хватало, а хотелось съездить в Ленинград. У иностранцев вещи не принимали.

Господи, о чём речь? Мы всё распределили: кто-то с ней читал русскую поэзию, кто-то – прозу, кто-то показывал Москву, кто-то сдавал её одежду в комиссионку. И конечно, мы, наивные провинциальные девочки, не подозревали, что дружба с иностранкой из капстраны была небезопасна.

Она приходила к нам каждое воскресенье. Всем сделала какие-то подарочки, сказала, что, если кому что нужно, её мама может прислать. Тут, конечно, посыпались заказы: кофточки, юбочки. Элиана брала за это сущие копейки. Мне достался какой-то потрясающий светлый костюм из джерси и ещё туфли бежевые. Это был наряд фантастической красоты. В общем, дружба у нас шла полным ходом.

Однажды мы с ней поехали в село Коломенское. Стоял февраль, холодно было безумно, я продрогла в своём пальтишке. Мы шли по какому-то полю до Коломенского на пронизывающем ветру. Элиана впереди по тропинке, а я – сзади. И тут я почувствовала на своей спине два глаза. Обернулась – никого.

Мы быстренько посмотрели Коломенское, моя француженка была в восторге. И, уже замерзшие абсолютно, приехали на «Октябрьскую», где находится посольство Франции. И Элиана пригласила меня в гости: «Пойдём, выпьем чего-нибудь горячего, отогреемся. Я сделаю горячий шоколад!» Горячий шоколад меня с ног сбил. Я, конечно, не стала отказываться от такого предложения, тем более что никогда не пробовала его. Мы прошли мимо будочки, где стоял охранник. Меня пропустили без проблем. Но я тогда не знала, что посольство – территория иностранного государства и ходить туда нельзя.

У Элианы была маленькая комнатка. Там царил беспорядок. Моей подружке некогда было убираться, потому что всё свободное время она проводила за стенами посольства. Мы выпили горячий шоколад, и она сказала: «Ты знаешь, мой хозяин тебя приглашает в гости к нам на обед, через неделю». О чём речь? Я тут же согласилась.

Сервированный стол, горничная – фантастика! Еда, я помню, была ничего особенного: курица, зелёный горошек, зелёный салат. За столом собралась вся семья третьего секретаря: жена и трое детей и мы с Элианой. Я была в восторге, что оказалась в таком обществе. После обеда подруга шепнула, что дипломат хочет со мной поговорить. Мы вышли, он сел и очень мягко сказал: «Мы очень рады, что вы пришли к нам. Нам приятно, что вы подружились с Элианой, она так восторженно рассказывает про ваше общежитие, про девочек, которые ей помогают. Мы благодарны вам. Но я должен вас предупредить, что вам ходить сюда нельзя. Мы рады вас видеть, но у вас будут неприятности». Я вспомнила эти два глаза на спине, и у меня засосало под ложечкой.

Наша дружба продолжалась. И прогулки по Москве, и комиссионка, и походы в театры. Я доставала пропуски, и мы с Элианой ходили на все спектакли. И не то чтобы я чего-то ждала, боже упаси, но что-то стучало в мозжечке, и однажды мне сказали: «Ой, Талызина, тебя в отдел кадров вызывают!» Внутренний голос произнёс: «Вот оно…» И я потащилась как на плаху.