Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– А вы, мадам Лобкович, – сказал он, – как мне называть вас?

Она не сводила с него глаз.

– Какое имя вы посчитали бы подходящим для меня?

– Афродита, – ответил он, не задумываясь.

Ее губы еще немного раздвинулись.

– Нет, – возразила она.

Тем временем мозг Генриха наверстывал упущенное. Его сердце и некоторые расположенные ниже органы были охвачены волнением, но мышление восстановилось.

– Нет, – повторил он и, ответив на ее улыбку, предложил: – Диана.

– Должно быть, это богиня?

– Безусловно. – Генрих попробовал улыбнуться той улыбкой, которая – он знал это наверняка – заставляла краснеть даже монахинь. Она не срикошетила, а бесследно поглотилась. Ее собственное выражение лица не изменилось.

– Диана, – повторила она и кивнула.

– Что я могу сделать для вас, мадам… Диана?

Казалось, что на мгновение женщина задумалась, не слишком ли много свободы она дала ему, и, к его собственному удивлению, он довольно напряженно ждал выговора от нее. Удивление Генриха стало еще большим, когда он понял, что его бы это задело, но при этом он стал бы неукоснительно придерживаться приличий. Он подумал о том, что надеялся увидеть в изображенной на картине Поликсене, приносимой в жертву, ее черты, ее упругие груди. Он устыдился этого, но не потому, что это вдруг показалось ему грязным, а потому что весь ее облик, с головы до ног укутанный в белое платье, вызывал в нем в сотни раз большее вожделение, чем улыбающаяся богиня. Генрих чувствовал, как внизу живота пульсирует кровь, и был рад, что на нем широкие венецианские брюки, которые замаскировали бы даже вертикально стоящий двуручный меч. Хотя, конечно, он догадывался, что его эрекцию можно было увидеть в его глазах.

– Вы уже кое-что сделали для меня… Геник.

– Да? – Он знал, что произнес это слишком быстро и удивленно. Мысленно он спросил себя, когда в их беседе преимущество снова будет на его стороне, и уже смирился с тем, что вопреки ожиданиям этого, наверное, не произойдет.

– Вы оказали мне услугу.

– Назовите мне следующую, и я с радостью выполню ее снова.

Она подняла руку и поднесла ее к его лицу. Генрих хотел дотронуться до нее, думая, что должен поцеловать руку, как вдруг заметил, что между указательным и средним пальцами она держит монету. Генрих хотел взять ее, но с такой ловкостью, которую он видел только у фокусников, она стала перемещать монету в пальцах, пока та не исчезла в ее ладони. Она улыбнулась ему. Он ответил ей смущенной улыбкой. Взгляд женщины опустился на ее руку, его взгляд последовал за ним, и тут монетка вновь появилась: щелкнув пальцами, она подбросила ее в воздух, поймала и одним-единственным движением сунула ему в руку, все еще по-идиотски висевшую в воздухе. Потом женщина отступила на шаг и стала наблюдать за ним.

Генрих осмотрел на монету. Он знал эту чеканку. Когда он это понял, ему показалось, что на него вылили ушат ледяной воды, за которым последовал поток кипятка.

– Моя девичья фамилия Пернштейн, – сказала она. – Пернштейн, как крепость в Моравии. Крепость, в которую вы привезли библию дьявола.

– Так это вы поручили мне выкрасть ее?

– Вы разочарованы, мой дорогой Геник?

Генрих почувствовал, как все его тело невольно вздрогнуло, когда он понял, что эта женщина таким образом оказалась в его руках, как и он в ее. Конечно, он терялся в догадках, кто мог быть таинственным заказчиком, который описал ему в деталях, что именно он должен захватить. То, что это не мог быть кто угодно, было ясно – кто угодно не знал бы о существовании библии дьявола, не говоря уже о том, что она лежала в кунсткамере императора Рудольфа. Но то, что это была жена рейхсканцлера… Он совершенно не задумывался, что означало полученное им задание и зачем нужно было везти добычу в этот замок. Пернштейн был не более чем обрывками воспоминаний о придворных сплетнях о каком-то сыне, который промотал наследство своего отца, и об имении, настолько обремененном долгами, что даже камни уже не принадлежали хозяевам. Крепость производила впечатление покинутой: каждый мог бы, как это сделал тот, к кому попала библия дьявола, стать перед воротами и сделать вид, что здесь его дом.

– Разочарован? Восхищен!

– Была ли оплата достаточной?

Что он должен был сказать? Внезапно у него возникло чувство, будто от этого ответа зависит очень многое.

– Для слуги – да, – медленно произнес Генрих, – для партнера – нет.

Она снова принялась разглядывать его в своей молчаливой, оценивающей манере, так что он с трудом сохранял спокойствие. Мурашки в нижней части его живота пробегали то ли из-за желания, то ли из-за страха. Вдруг она наклонилась над ним, схватившись за подлокотники кресла, и приблизила свое лицо к его лицу. Генрих уловил аромат духов и косметики, сквозь которые пробивалось нечто такое, что будило в нем животные инстинкты. Заморгав, он почувствовал, как его мужская гордость вздрогнула, а тело наполнилось похотливым желанием.

– Что берут партнеры в качестве оплаты? – прошептала она. Он увидел под слоем косметики слабо обозначившиеся тени.

У нее были веснушки. Где-то в глубине его медленно запутывающегося в липкие нити мозга промелькнула мысль, что естественность такого маленького недостатка, как россыпь веснушек, делали ее красоту более притягательной, но при виде алых губ, между которыми появился язычок и облизал их, никто не стал бы прислушиваться к этой мысли.

Он хотел протянуть руки, чтобы привлечь ее к себе, но вдруг заметил, что она придавила ткань его рукава. Необъяснимым образом у него не хватило силы освободить руки.

– Все, – прохрипел он.

– Хорошо, – сказала она. Колибри порхнул около его губ – поцелуй ее дыхания, – Я принимаю это… партнер!

Она выпрямилась, взяла его за руку и повлекла за собой к двери. Когда она открыла ее, Генриху в лицо ударило душное тепло. Комната была роскошна. Тяжелые портьеры едва давали дневному свету проникать внутрь. Перед огромной кроватью с колоннами и кроваво-красным балдахином стоял камин, от которого распространялся жар, круживший голову. Она подвела его к кровати. Он слышал, как бьется его сердце, и почти чувствовал боль при каждом ударе. Камин обжигал его с одной стороны. Генрих, прищурив глаза, посмотрел на пламя и увидел, что туда было воткнуто полдюжины металлических прутьев, с деревянными рукоятками на свободных концах, чтобы за них можно было без опаски схватиться. Концы, лежавшие на раскаленных углях, имели всевозможные формы: плоские клинки, острые шипы, спирали… Его глаза расширились, когда он увидел грубо вылепленный фаллос, очертания которого мерцали в адском пламени. Все внутри у него сжалось.

Внезапно он вспомнил о Равальяке, о Гревской площади. Там началась его вторая жизнь; нет, там его жизнь вообще только началась. Жаровня палача так же мерцала от жара. Смотровое место, которое ему досталось, было превосходным, хотя и, на его вкус, было слишком отдалено от эшафота. Однако он отчетливо видел отливающие красным губки клещей; когда палач вытащил их из пламени, толпа вздохнула, а Равальяк начал громко молиться…