Иллюзия разобщенности - Саймон Ван Бой

Их убивали до конца,

Ненавидели до конца.

А я был одним из них, не забывайте, из тех, кого ненавидели.

Надо сказать Дэнни. Он имеет право знать, что совершил мистер Хьюго.

По вечерам, когда собирается поэтический кружок, я варю в чайнике яйцо. Беру его с собой в автобус. Согревает руки, пока не съешь. Иногда беру пакет помидоров, которые выращиваю в теплице, и раздаю их. Мне будет всего этого не хватать. Я привязан к вещам, которые большинство людей считает незначительными.

Мне будет не хватать дома и птиц за окном каждое утро. Просто откройте на рассвете окно — и поймете. Те, кто спит на рассвете, просыпаются в тишине.

Новенькие в поэтическом кружке всегда хотят знать, где я жил в детстве. Далеко, говорю я. Они думают, я мудрый — думают, у меня есть история. Но чем старше я становлюсь, тем меньше понимаю.

Поэтому я придумываю. Запах сена. Сон под деревьями. Поездку на велосипеде через всю округу, чтобы собрать овощи в поле. Нет смысла разглагольствовать о голоде, или отцовских кулаках, или о веревках и том, как я кричал — не столько от боли, сколько от того, что любил его и хотел, чтобы наша жизнь была другой.

Хотя я и в самом деле вырос в старой кузнице. Зимой лучше места не найдешь, всегда добавляю я, потому что печка там больше, чем обычно.

Внутри, продолжаю я, пол каменный, в одном месте вытоптан. Там ставили лошадей. Подбирали подкову. Лошадиную ногу надо поднимать с усилием и нежностью.

Снаружи брели по холмам коровы.

Наверное, 1938-й.

Отец убедил городских, что я старше, чем был на самом деле.

Думал, что помогает мне.

Сказал, когда вернешься — привет всем евреям.

Джон проснулся в каше из грязи и опавших листьев с чудовищной болью в ноге. Часы на его запястье остановились за пару минут до девяти.

Он ждал, что враги вернутся, что приведут еще людей и собак, поэтому быстро выпутался из кустарника.

Перед Джоном был пейзаж, какие ему всегда нравились. Корни пробивали землю по дороге в глубину. Тяжелые мхи окутывали мертвые ветки и сглаживали сучья на умиравших стволах. Старый лес, видевший много войн, когда-то он приютил даже шайку дезертиров из Grande Armée Наполеона; их форма и оружие по-прежнему были спрятаны в дупле мертвого дерева.

У Харриет было несколько блокнотов с рисунками Джона. Рисунками буйными и небрежными. Харриет нравилось их рассматривать. Она надеялась, что со временем Джон научит ее рисовать. Это могло бы стать общим занятием, способом заполнить грядущие воскресенья.

Бегство Джона из этого места должно было стать произведением искусства, чем-то оригинальным, чем-то, чего не смог бы предвидеть враг.

Он медленно шагал по лесу, стараясь не хрустеть мелкими веточками под ногами, когда его схватили сзади две руки. Он боролся и яростно лягался, но человек, который его держал, был гораздо крупнее. Чей-то голос велел ему успокоиться, и он успокоился. Крепкие руки разжались.

На человеке, стоявшем перед Джоном, был длинный непромокаемый плащ и высокие фермерские сапоги.

— Я знал, что ты где-то здесь, — сказал он с французским акцентом. — Видел, как ты приземлился, но ты сбежал, прежде чем мы до тебя добрались.

Фермер повел Джона через лес к груде картошки на краю распаханного поля. Еще там была телега и мускулистая лошадь, вскинувшая голову, когда они приблизились. В проволочной корзине сидели фазаны, прижавшись пернатыми телами к сетке.

Он сказал Джону, что ферма его двоюродного брата по другую сторону деревни и что туда они и направятся. Джон смотрел, как он набрал несколько мешков картошки, а потом забросил их на телегу.

Подняв последний мешок, фермер кивнул Джону, чтобы залезал внутрь. Потом насыпал сверху несколько пригоршней картошки и поставил мешок к другим.

Они рывком тронулись с места. Вскоре послышалось внезапное эхо копыт, и Джон понял, что они выехали с поля на дорогу. Фазаны били крыльями о стенки корзины. Джон закрыл глаза и попытался заглушить боль в ноге, но было слишком трудно не шевелиться.

Когда телега остановилась, вокруг быстро заговорили по-немецки. Фермер ответил по-французски:

— Гляньте, что я нашел.

Солдаты умолкли и пошли за ним.

Фермер вручил фазанов солдатам, потом Джон услышал, как чиркают спички. Запахло сигаретным дымом. Все молчали.

Ногу так дергало, что Джон опасался, как бы его не предало собственное тело. Едва он начал шевелиться, телега просела под тяжестью, и Джон почувствовал, как к нему прислонилась широкая спина.

Когда они добрались до дома, Джона занесли внутрь и выпустили из мешка. Фермера звали Поль. Он наблюдал за вторжением с полей. Полное небо парашютов. Застрявшая в грязи техника, вращающиеся колеса. Грохот пулеметов, настигавший любого, кто сопротивлялся. Поль сказал, что люди, которым он когда-то верил, наживались на чужом несчастье или открыто гуляли с солдатами по площади, то ли из страха, то ли ради карьеры. Он присутствовал при публичных казнях своих друзей, помогал их потом хоронить и слушал истории о солдатах, которые украдкой выбирались из казарм в поисках девушек, которых заприметили. Всем грозит опасность, сказал он.

Он рассказывал Джону и о другом: о своих лошадях и о погоде.

О том, как поднялась река.

Напоил американского гостя горячим кофе и спросил, как ему приготовить картошку. Джон поблагодарил и закатал рукава, чтобы помочь, но ему пришлось сесть из-за ноги.

За едой Джон признался, что, как ему кажется, убийца из него не очень. Поль кивнул.

— Мы все что-то такое чувствовали поначалу, — сказал он. — Возможно, даже некоторые из них тоже, но теперь уже слишком поздно.

Когда Поль спросил про его экипаж, Джон сказал, что все погибли, и сменил тему.

Джон участвовал в операции «Саквояжник». Вылетели в 23.12 с базы королевских ВВС Хэррингтон. В-24 «Либерейтор» Джона носил имя «Звездолет». Его лучшим другом был Лео Эрлин из Бруклина, который летал в другом экипаже. Бомбардировщики В-24 переделали для спецопераций и выкрасили в черный.

Безопаснее будет, если Поль ничего не узнает, даже если он из маки.

Джон видел много французских агентов. Частью операции «Саквояжник» была доставка нужных людей в нужное место в нужное время. У лучших сотрудников не было ни имени, ни семьи. Большей частью они пропали без вести. Их судьба осталась загадкой. У некоторых были при себе ампулы с цианидом. Если захват оказался неизбежным, смерть наступила бы всего через пару мгновений.

Захваченных агентов пытали, потом расстреливали или обезглавливали. Выявленных родственников могла ждать такая же судьба, независимо от возраста. Джон думал об этом, глядя на коробку с игрушками и кукольную семью, рассаженную за чаепитием на полу.