По ту сторону Тьмы. Где-то здесь... - Евгения Владон

суставы кисти. — Ты же хотел это сделать, когда впервые увидел её здесь? Когда начал представлять, как её грязные пальцы касаются Мии и неизвестно что с ней делают, пока никто другой этого не видит. Просто ты очень хороший мальчик и никогда ничего подобного ни с кем не вытворяешь на виду у остальных. Подобные вещи совершают очень плохие мальчики. Вроде меня. Кстати. Я здесь уже почти полчаса и до сих пор не прихватил ни одного сувенира. Если, конечно, не считать женской помады и дождевика. Только честно, Ники. Ты раньше игрался с Мией в ролевку — доктор и пациент(ка)? Это же типичная классика жанра. А в доктора и медсестру? А в медсестру Милдрэд Рэдчет и заику Билли Биббита*? Кто из вас двоих был Милдрэд Рэдчет? Что-то я сильно сомневаюсь, что её могла играть Мия. Не её уровень и стиль, от слова совсем. Тебя это сильно вставляло и возбуждало, а, Ники? Хотя, на кой я это спрашиваю, когда могу проверить всё сам.

Он ведь это говорил всё не всерьёз, банально стебясь и издеваясь над шокированным до полной парализации сознания и тела Хардингом? Поскольку Ник даже сейчас не желал в это верить. Это не могло быть правдой и тем более реальностью! В принципе и ни при каких иных обстоятельствах!

Только Хардинг всё ещё ничего не мог с этим сделать. Лишь наблюдать и слушать. И осознавать, что всё это взаправду. Это всё происходило по-настоящему. Потому что окружающее пространство палаты оставалось всё тем же. Отправленная в глубокий нокаут медсестра выглядела всё так же. И Ник чувствовал её реальную тяжесть, когда стаскивал её с кресла на пол и укладывал обмякшим штабелем головой к дверям палаты в удобную для себя позу.

— Наверное, будет правильней встретить нашу красавицу в привычном для неё образе из вашего мира. Сомневаюсь, конечно, что он не вызовет в ней бурю истеричного смеха, но увидь она сейчас главного Хранителя в его помпезном прикиде, скорее, расхохоталась бы ещё больше. Так что да. В этом плане отличительный контраст миров просто необходим. Иначе можно и кукухой поехать. Ты ведь ещё там не поехал, а, Ники? Кому, как не тебе гордиться своей крепкой и практически ничем непробивной психикой.

Да. Второй определённо над ним стебался. Поскольку Хардинг в эти самые секунды совершенно не ручался за свою психику и не верил, что он не двинулся окончательно и бесповоротно кукухой, переживая бурные последствия срыва во всей его шокирующей красе.

— Ты же как раз поэтому от меня и открестился. Безжалостно ампутировал и выбросил на помойку с остальными никому ненужными отходами человеческой жизнедеятельности. Потому что я не вписывался в твою идеальную картину мира. В твою личную картину мира, Ник, представляя страшную для тебя и неё угрозу. Только ты малость просчитался. Как и с первой (неправильной и неидеальной по всем твоим представлениям) беременностью Мии… Боже, Ники, Ники. Какой же ты ебанат. И сколько ты успел наворотить за эти годы дерьма. Сплошные горы дерьма, которые не разгребёшь даже за несколько столетий. Хотя можешь уже и не пытаться. Потому что слишком поздно. Поздно, Ники, поздно. Твой поезд уже ушёл. И билет в один конец достался, увы, не тебе.

Почему он не может это остановить? Хоть как-то прекратить и вырубить? Найти в собственном мозгу кнопку отключения и рубануть её вместе со всей системой жизнеобеспечения…

Или он до последнего надеялся, что вот-вот очнётся. Проснётся. Увидит, что это был всего лишь сон. Безумный, выворачивающий наизнанку грёбаный сон.

Только он почему-то не собирался так скоро заканчиваться. Ник до сих пор находился во власти другого Ника. Ника психопата — ненормального и отбитого на всю голову одержимого маньяка. Насильника, убийцы и чёрт знает кого ещё. Того, кто, как ни в чём ни бывало, в эти самые секунды стягивал с неподъёмной тушки едва живой медсестры верхнюю часть больничной формы. Причём проделывал это совершенно не спеша и никуда не торопясь.

Зачем он это делал, Хардинг до сих пор не мог понять. Потому что второй был прав. Подобные вещи не вписывались в его идеальную картину мира. Его истинного и единственно известного мира.

— За её кожу, язык и глаза, конечно, отдали бы куда больше, только, боюсь, Мия меня не так поймёт. Адаптация — вещь нескорая, крайне сложная, а местами даже болезненная. Но радует хотя бы уже тот факт, что помнить она тебя больше не будет. Но и тянуть дальше — весьма чревато и опасно для психики. Иначе забудет не только своё имя, но и разучится вовсе говорить. Это же твои слова, да, Ники? Нет мозга — нет человека.

О чём, чёрт подери, он говорит? Какая адаптация? И почему Мия должна забыть своё имя, если её мозг уже мёртв? Её уже нет!

— Правильно, Ники. Тешь себя подобными мыслями дальше. Они помогают смириться с потерей. Смириться с неизбежным. Сделать твой привычный мир ещё более банальным и пустым.

Второй не просто раздел не подающую никаких признаков жизни медсестру. Он и сам без какой-либо спешки стянул с себя ранее надетый на голое тело плащ, чтобы натянуть женский «халатик» поверх мощного торса, как какой-нибудь нелепый (и обязательно не по размеру) костюм на Хэллоуин. А потом, всё так же невозмутимо и совершенно не торопясь, застегнул ряд обычных пластиковых пуговиц, за несколько секунд до того, как отступить от валяющегося на полу тела и развернуться лицом к больничной койке. Вернее, к лежавшей там Мие. К мёртвой Мие.

— Когда-то тебе было чем его заполнить. Ты даже наивно полагал, что сумел отыскать свой исключительный и ни на что не похожий смысл жизнь. Свой собственный мирок — яркий, эмоциональный и в некоторых местах даже зажигательный. Только не учёл одну маленькую и почти незначительную деталь. Без главной основы, без её связующего компонента и важнейшего источника своего истинного бытия — он не просуществует и пяти секунд. И вместо того, чтобы его холить, лелеять и всячески оберегать, ты взял и собственной рукой уничтожил самое ценное, что у тебя было. Ты её убил, Ник. ТЫ-УБИЛ-МИЮ!

Он приблизился к её трупу (да, надо называть вещи своими именами), в чьём теле до сих пор разгоняли кислород с кровью с помощью искусственной вентиляции лёгких. И протянул