Минута после полуночи - Лиза Марич

Марата он любил. Возвращаясь домой, подхватывал сынишку на руки и подбрасывал к потолку.

— Лифт! — кричал он. — Прокатись на лифте!

Пару раз подвыпивший папаша не рассчитал бросок, и сынок крепко приложился макушкой к потолку. А однажды отец случайно перебросил его через голову, и Марат с грохотом приземлился на деревянный пол, как катапультированный летчик, забывший парашют. Копчик болел целый месяц. Марат боялся игры в «лифт», пугался даже когда на него падала отцовская тень и все равно ждал традиционной забавы. Ему не казалось странным, что любовь идет рука об руку со страхом.

Через год умер отец. Оказывается, он уже давно гнил заживо, просто гнойный аппендицит выбрал неожиданный момент, чтобы лопнуть. После похорон выяснилось, что все имущество отец завещал младшему сыну. А имущество было немалым: дом, хозяйство и солидный счет на сберкнижке.

Кошмарные девяностые годы они с матерью пережили легко. Коровы телились, куры неслись, поросята становились откормленными свиньями, и все это можно было обратить в живые деньги. Городские магазины обмелели, как высохшие речные русла, цены выписывали безумную кардиограмму государственного инфаркта. Потом советские деньги отменили, а вместо них напечатали разноцветные бумажные фантики, которые стоили так же смешно, как выглядели. В жизнь вошло новое словосочетание: конвертируемая валюта.

Мать сдала трехкомнатную московскую квартиру толстосуму из бывших кооператоров. Тот платил надежной «зеленью» и еще закупал у матери отличные деревенские продукты. Правда, давал в пять раз меньше той цены, за которую продавал сам, зато не нужно было ехать в город, мерзнуть за прилавком, менять «деревянные» на «зеленые», а потом трястись, как бы не зарезали по дороге.

Окончив школу, Марат переехал в город. Толстосум тоже перебрался в симпатичный особнячок на Рублевке, но связи с фермерским семейством не оборвал. К сети его продуктовых магазинов добавилась парочка ресторанов. В это же время выяснилось, что у Марата отличный голос, поставленный от природы.

Прослушав Марата, бывший квартирант велел ему разучить блатной репертуар, под который в ресторане отдыхали «братки». Здоровенные питекантропы роняли в тарелки с объедками скупую мужскую слезу, так трогали душу перепевы на вечную тему «украл, выпил — в тюрьму!». Иногда редкая мозга цеплялась за другую мозгу, и слезы сменялись перестрелками. Музыканты падали на пол, скрываясь за колонками, или быстро-быстро отползали назад, в спасительную гавань служебной комнаты.

Однажды, когда они отрабатывали очередную воровскую сходку, немолодой эстрадный корифей сказал Марату:

— Какого черта ты тратишь время на эту хренотень? У тебя хороший голос, парень! Делай ноги, пока живой!

Марат обалдел. Он, конечно, знал, что у него хороший… нет, просто отличный голос, но насколько отличный — не задумывался.

— Думаешь, стоит уйти в собственное плавание?

— И быстро, быстро, пока окончательно не засрал манеру! — договорил корифей. Закручинился, вздохнул, перебирая гитарные струны: — Мне бы твои возможности.

Марат рискнул показаться в Институте Гнесиных. Конечно, блатной репертуар здорово испортил манеру и вкус, но его взяли. И все пять лет педагог по вокалу орал на Марата:

— Не мяукай, чтоб тебя! Что за подъезды к нотам? Где ты набрался этой мерзости?

Переходить к классическому вокалу после блатного шансона было все равно что присобачить текст воровского шлягера к хоралу Баха. Преподавателей передергивало от отвращения. Они заставляли способного парня дисками глотать оперную музыку в хорошем исполнении и без конца капали на мозги: слышишь разницу, слышишь разницу?..

Марат вслушивался в серебряный тембр Паваротти, в плавно текущий голос Доминго, в безупречно ровное звучание Каррераса и понимал: никогда у него не получится так же.

Чужое совершенство вызывало у Любимова глухую неприязнь и скрытую злобу. Ему не нравились люди, которые умели больше и пели лучше. Он их просто ненавидел.

Шесть лет назад он получил приглашение на престижный Вагнеровский фестиваль. Правда, на фестивале выяснилось, что таких исполнителей, как Марат, на свете пруд пруди. Его вывезла вовсе не исключительность, а счастливое стечение обстоятельств.

Сначала Марат приуныл, потом собрался с духом. Он много работал, и критики честно это отметили. Так и написали: «заметна большая проделанная работа».

О звездах писали иначе. Там о работе не упоминали вообще — рассуждали исключительно про музыку. Больше всего охов-ахов отхватила, разумеется, Извольская. Как только ее не называли! Как только не расшаркивались! Каких только эпитетов не изобретали!

В коридоре снова зазвонил телефон. Марат лениво оторвал голову от удобной диванной подушки. Может, послать всех к черту? А вдруг звонит он, его шанс?

Марат поднялся с дивана, побрел в коридор. Взял трубку и вернулся обратно, на мягкое сиденье.

— Алло.

Знакомый голос дружески поприветствовал Марата. Они немного поговорили о том о сем, а потом собеседник попросил о небольшом одолжении. Марат слушал, и брови на его лбу ползли все выше и выше…

— Что достать? — переспросил он, не веря своим ушам. — Тебе-то это зачем?

— Это не для меня, — уклонился собеседник.

— А для кого?

— Какая разница? Если можешь, помоги. Нет — не надо.

Марат зажмурился, быстро соображая. Так, с этой дойной коровки надо взять как минимум тройную цену. Он открыл глаза и твердым голосом назвал стоимость услуги.

— Договорились, — согласился собеседник. — Когда принесешь?

— Послезавтра.

— Договорились, — повторил собеседник.

В ухо полетели короткие гудки. Марат положил трубку на журнальный столик и пошел к иконе в углу комнаты.

Гости считали религиозные причиндалы слепой данью моде. Все они ошибались. Бог был Марату необходим: он исполнял нелегкую роль отца большого семейства и поддерживал порядок в земном бардаке. Мысль, что существует сила, способная уничтожить все живое, достаточно ей просто чихнуть во сне, была одновременно радостной и жуткой — как игра в «лифт», но Марат вообще не понимал, как можно жить, не боясь.

Он запустил руку за оклад, украшенный жемчугом, вытащил оттуда пакетик с белым порошком и еще один, с крупными белыми таблетками. Тут Марата поразила другая мысль: откуда коровка знает, что к нему можно обратиться с подобной просьбой?

На легкие наркотики он подсел примерно два года назад. В последнее время Марат с ужасом ощущал, что дыхание становится короче, а голос звучит неровно, словно он поет в треснувший горшок. Может, поэтому перестали поступать приглашения с музыкального Олимпа?

Марат терзался, мучился, не спал ночью, но обходиться без «дури» не мог. Наркотики поднимали крышку люка в цивилизованной лобной части мозга и бросали корзину сырого мяса голодным аллигаторам, которые плавали в глубине невидимых бездонных шахт. Марат постоянно ощущал их присутствие, даже знал их имена: Одиночество, Зависть, Больное Самолюбие, Страх.