Хроника №13 - Алексей Слаповский

Сейчас это реже, хоть не забывается, и иногда мне удается коротко сыграть в эту игру – посмотрев на руки, удивиться: надо же, руки! Или, посмотрев на ноги: надо же, ноги! И вообще, просто посмотрев: надо же – вижу! И восхититься: господи, за что мне такой подарок?

Но играл я в детстве и в другие игры: набивал найденную пустую сигаретную пачку обломками сухих стеблей и изображал, что курю. Шел по улице, держа в зубах стебелек, и шепотом ругался матом, яростно споря с кем-то воображаемым, грозя оторвать ему голову, так его растак. Или воду, о которой уже рассказывал, наливал не в стакан, а в рюмки. Штук пять-шесть. Расставлял на столе, размеренно опрокидывал, а потом валился на стул и начинал нести бессвязную чушь и петь песни. Готовился к взрослой жизни.

* * *

Мне было лет пять, я оказался в больнице, надели арестантского вида пижаму.

Чем болел, с кем лежал, как лечили, не помню. Помню только окно: сижу на широком подоконнике, а внизу папа и мама. Внутрь их не пускали: карантин. Я машу им рукой. Они тоже машут. Потом что-то говорят друг другу. Я завидую: они друг друга слышат, а я их нет. Окно закрыто и заклеено газетными полосами – зима. И я уже хочу, чтобы они ушли: какой толк, если говорить все равно нельзя? Слезы подступают, еле сдерживаюсь. Они уходят, я вытираю глаза. При родителях плакать стыдно, без них – бессмысленно.

Мне снился сон: я вижу женщину, которой уже нет на земле, и что-то говорю ей – горячо, взахлеб. И она видит меня, но молчит и улыбается. Тут я понимаю: она меня, возможно, слышит, а я ее не могу услышать. Она знает это, поэтому и молчит.

Вот что такое смерть других людей для нас, тех, кто остался жить: мы видим их, но не можем поговорить с ними.

Видят ли они нас?

Мы, сами того не осознавая, живем так, будто видят. Это непреложно при всех религиях и помогает нам оставаться людьми. Или я ошибаюсь?

* * *

Снежинки за окном падают все медленнее и медленнее и, кажется, сейчас окончательно зависнут, а потом все погаснет, как бывает с компьютером. И ты не сумеешь включить, потому что не снаружи, а в нем.

* * *

Когда говорят, что выхода нет, он есть, но не там, где хочется.

* * *

На самом деле мы все знаем или догадываемся, в чем смысл жизни, но он нас часто не устаивает. Вот и ищем, нет ли какого другого. Поудобней.

* * *

Пора за работу. 12 серий про страстную любовь. Она же страшная. 4 серии написаны.

* * *

Прервал Стр. Люб. Неделю по скайпу обсуждали с Пускепалисом сценарий «Пересуда»[2]. Нужны уточнения.

* * *

И опять Стр. Люб. Дал герою высокопарную фразу: «Любовь, как радуга, видна лишь с одной стороны. С другой стороны ее не существует. Если видят оба значит, они по одну сторону». Всем очень понравилось. Мне и стыдно, и приятно.

* * *

Прервался: попросили доработать двухсерийный телемувик[3]из прошлого года. Проснулись.

* * *

Вернулся в Стр. Люб. Три дня пишу серию – неделю жду ответа. И все-таки до лета хочу закончить.

Шли вдоль Тимирязевского пруда.

– А вот здесь студента убили, – сказала Метла, показывая на грот, загороженный металлическими прутьями так часто, что не пролезть даже маленькому ребенку.

– Какого студента, когда? – спросил Жужик.

– Давно, сто лет назад. Или даже больше.

– За что? – спросил Тихон.

– А фиг его знает. Отец рассказывал. Когда еще я маленькая была, мы сюда гулять с ним приходили. Потом про это Достоевский написал. Ну, не про это, но типа того. У него убили не здесь, не в этом парке и вообще не в Москве, а на самом деле было прямо вот здесь.

Лещ подошел к прутьям, подергал.

– Не раздвинешь.

– Хочешь туда? – спросила Метла.

– Нормальное место, особенно если дождь пойдет.

– Дождь не пойдет, давайте на полянку куда-нибудь, – сказал Жужик.

Лещ огляделся. Увидел поваленный металлический столбик. Подошел, хотел поднять, но основание столбика оказалось вкопано в землю.

– Помогайте, – сказал Лещ, раскачивая и дергая столбик.

– Да ну тебя, – отказался Жужик.

А Тихон подошел и начал помогать. Вместе вытащили столбик, Лещ всунул его между прутьями и немного их разогнул. Он попробовал пролезть, не получилось.

– Все равно узко. Метла, попробуй.

Метла втиснулась плечом, дернулась пару раз.

– Нет.

– Грудь мешает, – засмеялся Лещ. – Жужик, давай ты.

Худенький маленький Жужик сумел пролезть.

– И чего дальше? – спросил оттуда.

– А сейчас я обратно сдвину – и ты там останешься. И умрешь голодной смертью.

Жужик вылез.

– Надо соседние прутья раздвинуть, а потом эти, – сказала Метла.

Лещ взялся орудовать, Тихон ему помогал. И вот дыра стала такой, что все сумели пролезть. Устроились на чахлой травке, у ограды, а в глубине была голая земля. На земле пластиковая бутылка с выцветшей этикеткой, обрывок журнального листка и засохшие свидетельства того, что сюда иногда забираются по своим делам собаки.

– Дурью маемся, – сказал Жужик.

Он достал пластиковые стаканчики, разлил пиво.

– Мало взяли, не хватит, – заглянул он в будущее.

– Тебе всегда мало, – сказала Метла.

Выпили. Потом еще выпили, и еще. Стало уютно и хорошо.

– Так за что его убили? – спросил Лещ Метлу.

– Кого? Настоящего студента или у Достоевского?

– Без разницы.

– Не знаю.

– Охота вам, – сказал Жужик.

Он не любил таких разговоров. Ему нравилось говорить о реальных вещах. Если пили пиво, то о том, мало его или достаточно. Если о погоде, то о том, что вчера был дождь, а сегодня все уже сухо. Еще ему было интересно обсуждать достоинства или недостатки места, где они устроились. Это было их развлечение: собираться по воскресеньям, бродить по парку и находить каждый раз новые укромные уголки для того, чтобы отдохнуть, выпить и поговорить.

Но Лещ, поглядывая вокруг, все никак не мог слезть с темы.

– Тут так и хочется кого-нибудь убить, – сказал он. – А зачем решеткой загородили?