Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения - Станислав Геннадьевич Малкин

страны, на языке, отличном от того, на котором говорит все остальное королевство, имеет большую тенденцию к их объединению; но отделяет их от остальных подданных бесполезной враждой, происходящей от различий в обычаях, что является естественным следствием разницы в языке…»[116].

Таким образом, географическое воображение комментаторов представляло Горную Шотландию в свете этнокультурных особенностей ее обитателей. С этой точки зрения остальной текст сочинений «о положении в Горной Стране» можно рассматривать как расширенный комментарий к лингвистической, этнической, культурной, социально-экономической географии края, понимавшейся как география «Хайлендской проблемы». Границы мятежа, источником которого Хайленд считали в остальном Соединенном Королевстве до окончательной ликвидации военной угрозы якобитизма в 1759 г., определялись, следовательно, в том числе как пределы распространения насильственных практик — кража скота главным образом и вымогательство — «подъем» (lifting) и «черная рента» (blackmail) в более снисходительном к подобным проявлениям шотландском варианте английского языка.

Таким образом, понятным Короне и ее правительствам и принятым в холлах Вестминстера языком авторы рекомендаций по умиротворению Горной Страны отстаивали собственное представление о пространственных пределах ее мятежности и способах сокращения этих опасных для королевства границ. Опыт службы в Северной Британии в сочетании с политической школой «шотландских» чинов порождал компромисс между политической риторикой и реальностью края, способствуя воображению Хайленда в аналитических сочинениях конца XVII — первой половины XVIII в. в рамках культурной географии и этнической картографии.

При этом картограф, как показывают исследования по географии раннего Нового времени, не всегда являлся отличным географом[117]. Увидеть и запечатлеть в сочинениях «о положении в Горной Стране» и/или на картах этой окраины политический ландшафт — вот основная задача, которую предстояло решить участникам интеллектуальной колонизации Горного Края, поскольку описать и локализовать этнокультурные особенности Хайленда на бумаге всегда было проще, чем в сфере политической практики.

Таким образом, географическая точность не являлась единственной целью картографа. Карты — словесные и визуальные — не просто отражали пространство; часто они его создавали. Причем конструирование военного пространства не являлось таким очевидным приоритетом «шотландских» чинов, как это может показаться на первый взгляд при знакомстве с тематикой составленных по их указаниям карт[118]. Культурная география и этническая картография, основанные на географическом воображении и полевых исследованиях и способствовавшие составлению карты лояльностей и укреплению идеи британской политической нации, являлись такими же важными интеллектуальными компонентами умиротворения Горной Шотландии, на взгляд чинов и агентов правительства, как и военная топография этого края.

На фоне такой подвижности, проницаемости и сложности границ, проходивших не только по земле, но и в сознании и сфере интересов самих же хайлендеров, представление об умиротворении Горной Страны как об «осаде» горных «крепостей», характерное для многих военных и штатских чинов, предлагавших военное решение «Хайлендской проблемы», выглядит отчаянной попыткой придать картам Хайленда хоть какую-нибудь определенность[119]. Горцы, однако, многократно пересекавшие «Хайлендский рубеж», ставили под сомнение такую логику воображения границ Горного Края.

Классический пример в этом смысле — Роберт МакГрегор (Кэмпбелл), более известный, конечно, как Роб Рой. Принадлежа к клану, еще с 1560-х гг. известному непростыми отношениями с законами королевства, Роберт МакГрегор уже в первой половине XVIII в. поддержал репутацию предков[120]. Обвиненный в 1712 г. в неисполнении обязательств по выплатам с перепродажи скота, Роб Рой успешно скрывался от судебных преследований, успев выкрасть вместе с собранной рентой управляющего своего самого настойчивого кредитора (Джеймса Грэма, 1-го герцога Монтроза), не единожды бежать из плена, сочинив насмешливый вызов одному из своих неудачливых пленителей (с которым, разумеется, и не думал встречаться), а в 1735 г. спокойно отошел в мир иной в собственном доме, оставив наследникам завещание, законами королевства уже не оспариваемое[121].

Как образно сообщает об этой особенности жизни в шотландских горах Уолтер Скотт, «Эддисон или Поуп, по всей вероятности, сильно удивились бы, узнав, что на одном с ними острове живет личность, подобная Роб Рою, — столь странного нрава и занятий. Эта резкая противоположность между утонченной, цивилизованной жизнью по одну сторону границы Горной Страны и беззаконными, дикими похождениями, какие спокойно замышлял и совершал человек, проживавший по другую сторону этого воображаемого рубежа, создавала живой интерес вокруг его имени». «Своей славой, — поясняет чуть ранее автор, — он был в значительной мере обязан тому обстоятельству, что проживал у самой границы Горной Страны и в начале восемнадцатого столетия разыгрывал такие штуки, какие приписывают обычно Робин Гуду в Средние века, — и это в сорока милях от Глазго, большого торгового города с почтенным университетом!»[122] До Лондона было еще дальше, и это, несомненно, прибавляло неизвестности.

Впрочем, возможностью вести подобный образ жизни этот легендарный горец был обязан не только тому, что всегда мог укрыться в горах малодоступного Хайленда, но и тому весьма примечательному и характерному обстоятельству, что с 1725 г. состоял на агентурной службе командующего королевскими войсками в Северной Британии генерала Уэйда[123].

Между тем описание наиболее распространенного механизма пересечения горцами «Хайлендского рубежа» обнаруживаем так же у Скотта (и его заочного информатора лэрда Гэртмора, сведения которого через сто лет послужили целям литературного свойства): «Скот, главный предмет торговли в горных местностях, пригоняли на ярмарки в пограничной полосе Нижней Шотландии отряды бряцавших оружием горцев»[124]. Причем торговые предприятия этого рода не прекращались ни до, ни после якобитских мятежей, и одни и те же жители Горного Края могли, еще вчера поддерживая своими палашами изгнанных Стюартов, назавтра вести оживленную торговлю со сторонниками дома Ганноверов.

Несомненно, существовало промежуточное пространство между историческим передним краем вторжения британской культурной традиции (в широком смысле слова) и задним планом отступления феодально-клановых отношений в Хайленде. В результате между запиравшими горные перевалы фортами и местным окружением возникали длительные связи и взаимодействия. Сохранялось и определенное недоверие с обеих сторон. Зажатые между часто противоположными интересами Лондона-Эдинбурга и собственных лордов, жители «Хайлендского рубежа» как в Верхней, так и в Нижней Шотландии изо всех сил старались сохранить нейтралитет, заверяя обе стороны в своем дружественном к ним отношении и при этом поддерживая силой оружия, влиянием или материально и тех и других[125].

Война и мир в привычном понимании переставали существовать уже у подножия Грэмпианских гор, приобретая на рубежах Горной Страны, еще слабо и нестабильно в первой половине XVIII в. контролировавшейся Лондоном, локальный характер. Вожди, губернаторы фортов и такие добровольные агенты правительства в крае, как, например, Джеймс Грэм, маркиз Монтроз, крупный магнат на «Хайлендском рубеже», порой самостоятельно решали вопросы войны и мира с соседями (как, например, в случае с противостоянием маркиза Монтроза и Роб Роя).

При этом одни и те же поступки