Золото народа - Виталий Галияскарович Гадиятов

выправлять, оставлены. Хотя не исключено, что дед не выдержал и умышленно выделил эти места. Внимание Бориса привлек последний абзац. Начинался он со слова «золото».

Для Бориса это слово значило очень много — это было то, что он так рьяно искал, из-за чего затеял эти поиски, перевернул весь дом и всё ещё не мог остановиться. С помощью этого золота можно было многого добиться в этой жизни, главное — поправить своё материальное положение.

«Золото поначалу пошло неважнецкое, — с трудом разбирая дедов почерк, читал Борис. — После каждой промывки осужденный Баринов, числившийся десятником, снимал с бутары всего несколько грамм. Большей частью золото было мелким и каким-то угловатым с исчерканной или шероховатой поверхностью. Песок да песок. Скажи мне кто-нибудь раньше, что это золото, я бы поднял его на смех…»

— Ёлки-палки, — испуганно пробормотал Борис, — это же дневник деда. Похоже, что он вёл дневник. Вот это новость! Может, здесь написано, куда он его спрятал?

«Десятник мне всё время говорил, что к самому месторождению мы еще не добрались, но оно должно быть где-то рядом. Золотоносной породой могут быть выходы скальных пород или кварцевые жилы. Короче, как я его понял, надо искать рудные тела. Вообще этот Баринов доверия мне не внушал. Отчасти виной тому была его непролетарская фамилия, но корень зла заключался всё же в другом. Осужден он был за антиреволюционную деятельность. По своей натуре мужик он вроде бы так ничего себе, но такой шибко грамотный, самоуверенный весь из себя и говнистый. Словом, белая кость — вот кто такой Баринов. Лапши он мог навесить хоть на оба уха. Тут уж плёл он так, как бог на душу положил. По происхождению Баринов был выходцем из старых питерских интеллигентов, горный инженер по образованию. Я потихоньку стал его контролировать на случай утайки и хищения драгоценного металла. Мне совсем не нравилось, как он наладил промывку песков и добычу золота. Всё время я думал, что металл уходит вместе с породой в отвал. Или, попросту, мы его теряем. Приставил я к нему для порядка своих осведомителей Ваську Филина и Ивана Лободу. Приказал, чтобы ни шагу от него, полный контроль за каждым движением. Даже в сортир чтобы, и то вместе. Думал, что если попадется Баринов, то пущу его в расход: нечего со мной в бирюльки играть. Расстреляю собственноручно как последнюю собаку. Я был просто уверен, что золото он умышленно не домывает. А это, значит, вредит всей нашей стране, не хочет, чтобы мы жили лучше. Получается — этого врага народа не исправил даже лагерь. Таким дорога одна… А как его проверишь? Он был грамотным и так мог прикрыться — комар носа не подточит. Ковырни я его раньше времени, можно уйти несолоно хлебавши. Потом он бы надо мной ещё и посмеялся. Я долго думал, как его вывести на чистую воду, и придумал: промытую породу надо ещё раз промывать. Думал, если есть там золото, то оно себя покажет. Его не спрячешь — оно обязательно вылезет при повторной промывке. Когда мы стали промывать отработанные отвалы, десятник как будто бы даже и не удивился. Говорит мне, что он и так проводит контрольное опробование, да только не так часто, как я заставил это делать. По результатам этого своего опробования он как будто бы вносил какие-то поправки при промывке и таким образом добивался полнейшего извлечения металла. Действительно, в промытой породе золота мы не поймали. Ничего не скажешь, чисто было сработано: весь металл мы, оказывается, выбрали. А сам же он мне об этих своих хитрых штучках никогда не говорил. Что он делает, как делает — молчок. Вот что значит тихушник. Такие люди всё прячут, лишнего слова из них не вытянешь, но все себе на уме. Вот это и есть контра! Словом — это не наш человек, не наш. Давить таких гадов надо…»

Почерк тут стал неразборчивым. Было видно, что рука писавшего дрожала. Возможно, от накатившей злобы или по другим причинам дед остановился, перестал писать.

— Ладно, это все не то, — бубнил Борис, разбирая дедову писанину, — процесс добычи мне не нужен. Мне бы готовый результат. Сколько же они его намыли? Где это? Где?

Он быстро перелистывал тетрадь, бегло читая отдельные строчки. Там рассказывалось об организации лагеря, о строительстве какой-то бани. Словом, о чем только ни писал дед, только не о золоте. Борис уже стал нервничать. Такое подробное описание его сейчас не интересовало и уже начинало раздражать. В этой тетради он сейчас искал только подтверждения своих предположений и ответа на беспокоивший его вопрос: где же золото?

Кабинетные часы пробили два. Борис их отремонтировал, и с его приходом в этот дом вошла новая жизнь. Дом ожил. В этом было что-то символичное: часы стали отмерять другое время — отпущенное ему. Борис выглянул в окно. На улице было тихо и безлюдно. Город погрузился во тьму. Только в соседнем доме напротив светились редкие окна. Сквозь трепетавшие на ветру листья высоченных тополей виднелись ярко сверкавшие звезды.

Дед, видно, по памяти написал о событиях давно прошедшей молодости, поэтому его записи больше походили на мемуары, чем на дневник. В одном месте взгляд Бориса снова остановился на слове «золото». Написано было так неразборчиво, что только с третьего раза Борис понял смысл. Там говорилось о том, что максимальные по содержанию навески золота десятник намыл из породы, принесенной со склона высокой горы. Она возвышалась в нескольких километрах от их лагеря и спускалась в узкий распадок. Выше этот склон всюду зарос густым стлаником и высоким кустарником тальника и ольхи. Именно там нашли это золото. Пришлось вырубить все кусты и полностью его очистить.

«Тут осужденные пахали у меня от темна до темна, — писал дед в тетради. — Никаких поблажек я им не давал. Гоняли мы их, как бешеных собак. Доставалось и охране. Я их заставил навсегда забыть о каких-либо дружеских отношениях с заключенными и не давать им передыху. Все они враги народа, — внушал я им ежедневно, — и к ним соответственно и надо относиться. У некоторых это отложилось хорошо, и они старались, как могли. А были среди охраны и жалостливые. Тем я быстро крылышки подрезал, боролся с ними всеми силами. Я их наказывал так же, как зэков, объявлял наряды, сокращал паёк. И только после такой воспитательной работы они тянули эту лямку, как надо. Весь склон горы десятник разбил на небольшие квадраты. Из центра каждого квадрата заключенные отбирали по несколько мешков породы